Суворов Александр Васильевич
действительный член Международной академии информатизации при ООН
asuvorov@yandex.ru
Виртуальное интервью
для «Московского комсомольца»
Сохранились ли у Вас какие-либо воспоминания из детства, с того времени, когда Вы видели и слышали? Если да, то какие?
Как Вы, видимо, знаете из моих материалов на сайте, я ослеп в три года, а оглох в девять. Из зрительных впечатлений мало что осталось, и сейчас ничего определённого, пожалуй, не припоминается. У меня на сайте есть работа «Большая сказка», если не ошибаюсь. Там описаны вроде и воспоминания из самого раннего детства.
От нормального слуха осталось побольше, прежде всего то, что прежде чем оглохнуть, я успел научиться говорить, овладел русским языком, и у меня пусть немного необычная — надо прислушаться, чтобы свободно понимать, — но сохранная устная речь. Это очень важно для общего личностного развития.
Кроме этого, осталась музыка. Мелодии, игравшиеся духовыми оркестрами на похоронах, танцах, демонстрациях. Песни, в том числе «Песня о тревожной молодости» («Забота у нас простая, Забота наша такя: Жила бы страна родная — И нету других забот»). Эту песню я разучивал рано, ещё когда был в детском саду. Помню, как мама меня туда, в детский сад, вела, а по дороге я у неё выспрашивал и старался запомнить куплеты этой песни. Пою до сих пор.
Откуда и когда у Вас появилось прозвище «детская вешалка»?
В марте 1998 года я получил письмо из Екатеринбурга, в котором меня звали на лето в детский оздоровительный лагерь в Свердловской области. Шутливо описывался мой будущий распорядок дня, всё по минутам, и в том числе чётко указывалось, в какое время я буду «работать детской вешалкой». Очень мне это понравилось: так вот я, оказывается, кто такой. Всё мучился, с марта 1981 года, кто же я детям: не родитель, не учитель, не воспитатель... Теперь наконец понятно. С тех пор я стал с гордостью представляться, на смех и на радость ребятишкам:
— Меня зовут Детская Вешалка!
Приглашал «висеть». Они, конечно, и рады стараться. Контакт между нами стал устанавливаться быстрее.
В видео-ролике я видела, как Вы играете на губной гармошке, это Ваше увлечение?
Гм. ну, наверное.
С ухудшением слуха я по музыке неутолимо тосковал. И тоску эту пытался всё же утолить, стуча на барабане, сочиняя стихи, а в конце концов, примерно с 1989 — 1990 годов, пиликая на губной гармошке. Сначала на игрушечной, а потом на более серьёзных. Сейчас у меня профессиональная.
Расскажите о Вашей деятельности в организациях для детей.
Объёмный вопрос...
Всё началось с того, что я не хотел получать зарплату зря. После МГУ нас четверых распределили в лабораторию теоретических проблем психологии деятельности Научно-исследовательского института общей и педагогической психологии Академии педагогических наук СССР. После смерти научного руководителя всей работой со слепоглухонемыми детьми в Советском Союзе, доктора психологических наук, заведующего лабораторией изучения и обучения слепоглухонемых детей НИИ дефектологии АПН СССР, Александра Ивановича Мещерякова, наше обучение в МГУ возглавил и довёл до конца доктор философских наук, друг Мещерякова, мой духовный отец, Эвальд Васильевич Ильенков (Мещеряков умер 30 орктября 1974; закончили мы университет в июне 1977). Директором НИИ общей и педагогической психологии был академик Василий Васильевич Давыдов, а лабораторией теоретических проблем психологии деятельности руководил тогда кандидат философских наук, а в будущем тоже академик, Феликс Трофимович Михайлов. Оба — друзья Ильенкова.
Лаборатория, как ясно из названия, была теоретической. А что такое теоретик? Как пошутил немецкий врач Нойберт, это тот, который пишет новую книгу на основе пятидесяти старых. Книжный червь, короче говоря. Ну и прекрасно. Да беда в том, что без зрения и слуха нечего делать в Ленинской библиотеке. Для нас, слепоглухих, книги надо переписывать особым способом — рельефно-точечным шрифтом Луи Брайля. Какие уж тут пятьдесят старых книг, в качестве основы для одной новой...
Ну и спрашивается, что нам в этой лаборатории делать? Оклад младшего научного сотрудника оказывался, по сути, второй пенсией по инвалидности. В первые годы я, в сущности, продолжал потихоньку учиться — реферировал книги Бенедикта Спинозы, Сергея Леонидовича Рубинштейна, а после смерти Ильенкова 21 марта 1979 года особенно — книги Ильенкова. Как сказал философ Анатолий Арсеньев, прочитав мой реферат «Этики» Спинозы: «„Перл“ здесь — невежество автора». Правда, то, что я в ходе этого реферирования понял тогда, мне очень помогло в дальнейшей теоретической работе, в том числе и сейчас помогает. Как оказалось, я заложил тогда фундамент своей теоретической культуры. Но тогда, на рубеже семидесятых — восьмидесятых, я был свято уверен, что это никому, кроме меня самого, не нужно, да и меня самого это не удовлетворяло — хотелось делать нечто полезное и другим.
И тут я кстати вспомнил, как Мещеряков и Ильенков в один голос «завещали» нам нашиъ младших товарищей по несчастью, воспитанников Загорского детского дома для слепоглухонемых. Мещеряков говорил, что на самом деле никакого эксперимента по нашему обучению нет, а мы учимся для себя и для того, чтобы помочь дорасти до нашего уровня нашим младшим товарищам. Значит, вместо того чтобы реферировать хорошо известные классические трактаты, я должен идти к детям. И стать для них хоть сколько-нибудь полезным. И описывать этот опыт. А поскольку этот опыт с каждым ребёнком уникален, неповторим, можно не сомневаться, что, описывая его, я дам науке нечто бесспорно новое. И, таким образом, оправдаю свою зарплату в научном учреждении.
Но, как всегда при тяжёлой инвалидности, всё упиралось в неразрешимость чисто технических проблем. Я не мог ездить в детдом один. А зрячеслышащие мои помощники жалели, конечно, тратить целый день на поездки со мной. Сперва заехать за мной ко мне домой, потом доставить меня в детдом, потом вернуть меня домой... Глядишь, для себя день пропал. И не успевали мы, бывало, дойти с электрички до детдома, как сопровождающий уже беспокоился о том, когда же назад в Москву.
Ну что ж, просто надо ездить в детдом на несколько дней. Сопровождающий привезёт меня туда и оставит, а через несколько дней приедет за мной. Но для этого, конечно, требовалось разрешение администрации детдома.
С лета 1980 года стал я приставать к своему начальству — Давыдову и Михайлову — с просьбой официально обратиться к директору детдома Альвину Валентиновичу Апраушеву за разрешением мне в детдоме время от времени жить. Они обещали — и ничего не делали. Наконец, в начале марта 1981 года, придя в гости к своему другу и учителю, теперь тоже давно академику, а тогда кандидату педагогических наук, Борису Михайловичу Бим-Баду, я посетовал ему на этот тупик. Время было не позднее, а Апраушев в детдоме обычно только что не ночевал — приходил рано утром, уходил поздно вечером. Иногда, наверное, и на ночь оставался — в его кабинете стоял диван.
Борис Михайлович предложил просто позвонить Апраушеву. Так и сделали. И он с радостью разрешил мне приехать в детдом на весенние каникулы, в конце марта. Я и приехал на следующий день после второй годовщины смерти Ильенкова, 22 марта 1981, к четырём часам дня, к полднику.
И тут произошёл взрыв, определивший всю мою дальнейшую судьбу.
Дети толпились в вестибюле у дверей спортзала — то ли шли на полдник, то ли с полдника. И сразу потянулись ко мне. Ощупывали, протягивая руки через плечи друг друга, здоровались. Чуть не все пятьдесят воспитанников окружили меня. Через много лет нечто подобное произошло в одной екатеринбургской школе глухих, когда ребята в конце встречи меня облепили. Это сфотографировали, и, как мне потом рассказывали, на снимке видно только часть моей рубашки да руку, а так — сплошь детские спины. Во картинка! Поистине, Детская Вешалка!
Что глухие, что слепоглухие — по психологическим проблемам развития невелика разница. Меня потрясла эта жажда общения. Душа, что называется, перевернулась. С тех пор, с 22 марта 1981 года, с шестнадцати часов, дети стали центром моего мироздания. И я
В этот миг, в 16 часов 22 марта 1981 года, в далёком 2002 году уже забрезжил в моей жизни и мой названный сын Олег Гуров, которому предстояло родиться в Куйбышеве только 10 октября 1987 года. В общем, произошло событие, определившее всю мою дальнейшую жизнь. В тот миг моя жизнь «зарифмовалась»: в молодости я стал духовным сыном Ильенкова, а примерно через четверть века мне предстояло стать духовным отцом Олега.
В Загорский детдом я ездил к детям на неделю, на две, а иногда и на три, более десяти лет, до начала девяностых годов.
В октябре 1985 года я с одним своим знакомым съездил на три дня в Ленинград. Меня там интересовали прежде всего коммунарские организации. Удалось побывать в коммуне имени Макаренко, а главное — познакомиться и подружиться с Зональным студенческим педагогическим отрядом (ЗСПО; пионеры дразнились: «Зануда Страшная, Педагогически Одарённая») «Трубачи», действовавшим тогда на физическом факультете Ленинградского государственного педагогического института имени А.И.Герцена. Летом этот отряд вожатил в пионерском лагере «Салют», принадлежавшем конструкторскому бюро Научно-производственного объединения «СВЕТЛАНА». (Я думал, что это
«Трубачи» сразу позвали меня в лагерь, но сначала я испугался. У меня было тяжёлое детство, почти до поступления в МГУ друзей среди ровесников я не имел, дружил только со взрослыми — и с книгами. А тут (в июле) около двухсот зрячеслышащих ребят разного возраста... От шести до шестнадцати...
Но через год, осенью 1986 года, разразился кризис. Вдруг я чётко осознал, что не понимаю детей. Да так остро осознал, что хоть всё бросай. Прямо нож у горла: или научись понимать ребят, или, в самом деле, оставь их в покое. Без ребят я себя уже не мыслил, значит, надо было научиться понимать. А для этого мне нужна была, как я шутил, «большая детская куча». Как можно больше разных ребят разного возраста, чтобы было кого с кем сравнивать. И через это сравнение — научиться понимать.
Загорская «куча» для этого не годилась — уж очень специфический народ. Да и мало. Я мог общаться в лучшем случае с десятью — пятнадцатью ребятами, остальные русским языком не владели. А я не владел языком жестов. Так что я вспомнил прошлогоднее приглашение в пионерский лагерь — и решил им воспользоваться.
С конца июня до конца июля 1987 года, конец первой смены и всю вторую, я провёл в «Салюте» (Лужский район Ленинградской области, на берегу реки Луга). Из Москвы в лагерь и обратно в Москву меня доставила студентка Таня Исаева, а в лагере — без специально приставленного опекуна, с кем получится и как получится, с теми и общался. Передружился со многими вожатыми, с пионерами, человек примерно тридцать обучил дактильному (пальцевому) алфавиту. Остро переживал
Без людей жить нельзя, а среди людей — очень сложно
Ну, всё-таки, насколько это возможно, я был счастлив.
Когда уезжал, ребята и вожатые наперебой звали меня на будущий год с детьми из Загорска. Сначала я отмахнулся — «фантастические авантюристы» — а потом задумался: что такого, мне ведь было хорошо... И приглашение передал руководству детдома. И его приняли спокойно. Однако весь год не верилось в реальность происходящего, пока в самом конце июля 1988 года группа из четырёх загорских воспитанников и четырёх взрослых не села в ленинградский поезд.
Так началось то, что я сразу назвал «совместной педагогикой» — теорией и практикой совместного внеклассного воспитания относительно здоровых детей и детей-инвалидов.
Между тем были и другие пионеры и комсомольцы, готовые дружить с загорскими ребятами. Ещё в конце марта 1981 года я встретил в Загорском детдоме комсомольцев — строительно-педагогический отряд (СПО) «Радуга». Командир — Андрей Савельев. На майские праздники приехали старшеклассники из Ростова-на-Дону — клуб ЭТО (эстетика, творчество, общение). Руководитель — Татьяна Викторовна Бабушкина, знаменитая Тиви. Когда начались поездки в «Салют», младшие «радужане» — московские старшеклассники — образовали отряд «Лосинка», а вскоре я познакомился и подружился с районным пионерским штабом Бабушкинского района Москвы — «Звёздный» (руководитель — Михаил Николаевич Осиновский). Вместе со мной штабисты стали почти каждое воскресенье ездить в загорский детдом, общаться с его воспитанниками. В 1989 году образовался при «Звёздном» отряд «Контакт», и я счёл целесообразным летом 1990 года повезти ребят в подмосковный пионерский лагерь «Дзержинец». Так начался «контактовский» период моей деятельности, который длился до сентября 1992 года.
Между тем на дворе была Перестройка, одним из следствий которой явился кризис Всесоюзной пионерской организации имени В.И.Ленина. Вдруг оказалось, что так называемые «законы пионерской жизни» высосаны из пальца, и никому не надо помогать в их изучении. Всевозможные пионерские штабы — районные, городские, областные, краевые, республиканские, — оказались не у дел. Но детские коллективы не хотели умирать. Не без подсказки взрослых руководителей они решили, что будут помогать тем, кому помощь действительно нужна — детям-инвалидам, «трудным» детям, сиротам из домов ребёнка и детских домов, а заодно бездомным кошкам и собакам. В общем, на первых порах, всё равно кому помогать, лишь бы сохранить свои коллективы, оправдать их дальнейшее существование. И я, впервые привезя свою четвёрку в «Салют» в августе 1988 года, опередил всесоюзные события всего на год: в 1989 году начали как грибы появляться детские организации, ориентированные на помощь детям-инвалидам. Возникло движение «Детского милосердия». В подмосковной Коломне придумали его эмблему —
Уже не раз в год, а по несколько раз в год я ездил с ребятами на лагерные смены разного профиля и разной продолжительности, писал книгу «Школа взаимной человечности» — и меня попросили на основе этой книги разработать программу такой школы для активистов Детского ордена милосердия. Книгу выпустил Университет Российской академии образования в августе 1995 года, а школа взаимной человечности Детского ордена милосердия начала функционировать уже, как минимум, с осени 1993 года. На разных базах — где повезёт... Я стал одним из авторов и научным руководителем ШВЧ, научным консультантом ДОМа, теоретиком — идеологом движения детского милосердия в целом.
Я много где был, сотрудничал со многими организациями, все перечислить сложно. Назову главные эпохи: с 1993 по 2001 — Свердловский областной детский орден милосердия; 2002 и 2003 — участие в горной детской экологической экспедиции «Тропа» Юрия Михайловича Устинова, там встретил своего духовного сына Олега Гурова, и поэтому, а так же по уровню трудностей и глубине проникновения в психолого-педагогический процесс, считаю сотрудничество с «Тропой» вершиной своей психолого-педагогической деятельности. С 2003 по 2007 годы ездил на Детские творческие дачи в Волгоградскую область, базовый коллектив — Волгоградская региональная общественная детская организация «Созвездие талантов». Параллельно до осени 2007 года работал в ШВЧ. А дальше — рухнуло моё здоровье, и я перестал ездить... Надеюсь, пока... Во всяком случае, сейчас мне получше, и если эта ремиссия продлится сколько-нибудь стабильно и длительно, может быть, ещё на
По материалам участия в детском движении милосердия 21 мая 1996 года защитил докторскую диссертацию «Человечность как фактор саморазвития личности», стал доктором психологических наук. разработал лекционный курс «Совместная педагогика» (УРАО, М., 2001), который читаю в ВУЗах с 1996 года. (По мере преподавания и разрабатывал.)
Чем для Вас являются Ваши стихи и вообще Ваше творчество?
Стихи — прежде всего эмоциональная разрядка, а так же своеобразный экспериментальный материал для исследования проблематики человеческого достоинства. Поэтому в книге «Достоинство в склепе» стихи расположены в логике этого исследования, которое в них имплицитно (неявно) уже содержится.
Теоретическое творчество — это осмысление жизни и психолого-педагогической практики. Таким образом, всё, что я
Какие у Вас звания и награды?
Действительный член Международной академии информатизации при ООН (с 11 октября 1999), почётный международный доктор гуманитарных наук в Саскуаханском университете в США (с 19 мая 1991), доктор психологических наук (с 21 мая 1996), ведущий научный сотрудник Лаборатории Психолого-педагогических проблем непрерывного образования детей и молодежи с особенностями развития и инвалидностью Института интегративного образования Московского Городского психолого-педагогического университета (с 1 сентября 2006), кавалер медали I степени имени Г.И.Челпанова (с 6 апреля 2004), кавалер почётной золотой медали имени Льва Толстого (с 1 июня 1997), кавалер памятной медали, посвящённой международному году добровольцев, учреждённому Генеральной Ассамблеей ООН (с 5 декабря 2002), шестой кавалер Ордена Буратино (с 1 июня 2009), лауреат Всероссийского конкурса «Добрая дюжина» (с 7 января 1995), кавалер Почётного юбилейного (80 лет) знака Союза пионерских организаций — Федерации детских организаций (с 29 марта 2002), научный руководитель Регионального Детского ордена милосердия, Рыцарь Свердловского областного Детского ордена милосердия (с 31 мая 1993). А самое главное — Детская вешалка (так прозвали меня сами дети).
Вы не возвражаете, если я использую в статье информацию с Вашего сайта, из видео-роликов, цитаты Ваших стихов и фотографии?
Нет, конечно. Для того сайт и существует. Кстати, был бы благодарен, если бы Вы в своей статье опубликовали адрес сайта — AVSUVOROV.RU. Милости просим всех, кому интересно, а, может быть, и в помощь...
В чём сейчас главные трудности инвалидов и как их преодолевать?
12 августа 1974 года Эвальд Васильевич Ильенков мне писал: «Ты верно и остро понял, что проблемы, в которые ты упёрся, абсолютно ничего специфического для слепоглухого не составляют. Не буду лицемерить и говорить, что зрение и слух — вообще маловажные вещи, что в силу известной диалектической истины — „Нет худа без добра“ — ты в свои двадцать один год уже дорос до такого сознания, которым дай бы бог обладать миллионам зрячеслышащих. Зная тебя, знаю, что сладеньких утешений ты не примешь, что ты к ним глух. Я понимаю, что слепоглухота не создаёт ни одной, пусть самой микроскопической, проблемы, которая не была бы всеобщей проблемой. Слепоглухота лишь обостряет их, — больше она не делает ничего. И поэтому ты в свои двадцать лет осознал и выразил их острее, чем большинство зрячеслышащих с высшим образованием, — так остро, как очень немногим удалось их осознать. Поверь мне, это вовсе не льстивый комплимент, продиктованный желанием
Как ни странно, инвалиды — «тоже» люди, и ничто человеческое им не чуждо. И проблемы и сложности у инвалидов принципиально те же, что и у всех остальных людей. Но это не значит, что никакой «специфики» у инвалидов нет. Есть, и жуткая: ТЕ ЖЕ САМЫЕ проблемы, в силу именно инвалидности и всех её социальных последствий, стоят у инвалидов острее, чем у здоровых. Люди не сумели пока (и сумеют ли когда-нибудь?) обустроить свой мир ко всеобщему удовольствию и комфорту, и подавляющее большинство человечества чувствует себя не
Главная, всё обостряющаяся проблема — это проблема человеческого достоинства. Вообще, а тем более в условиях инвалидности. На самом деле мы живём чрезвычайно, чрезмерно тесно, и потому взаимно очень агрессивны. К тому же ещё Пушкин заметил: «Мы почитаем всех нулями, а единицами — себя». Некрасов тоже обобщил: «Мужик что бык: втемяшится в башку какая блажь, колом её оттудова не выбьешь». Эта «блажь» очень мешает нам нормально ладить, ибо каждый за свою «блажь» держится мёртвой хваткой. Я эту «блажь» называю «любимым вздором». Редчайший случай и редчайшая удача, когда «любимый вздор» не мешает нам друг друга понимать. Либо «любимый вздор» в этом случае у нас общий, либо — что гораздо реже — мы ухитряемся так устраиваться, что наш «любимый вздор» никого, кроме нас, его носителей, не касается, и взаимодействуем мы исключительно на нейтральной территории, на которую действие «любимого вздора» не распространяется.
Например, один верит в Бога, другой не верит, или верит в другого Бога, или
Своим неумением выносить за скобки, за рамки повседневного взаимодействия «любимый вздор» мы сплошь да рядом порождаем ситуации, в которых друг друга унижаем. Ну никак не получается взаимно сохранить человеческое достоинство. Как ни повернись —
На этом я и сосредоточился как исследователь — на анализе проблемы человеческого достоинства вообще и в условиях инвалидности в частности. Уверен, найдя решение этой проблемы, мы тем самым решим едва ли не все остальные. Но, конечно, найти решение проблемы человеческого достоинства для всех я не надеюсь. Не первый и не последний на этом пути, я просто пытаюсь ещё раз понять, что значит и что же именно мешает нам жить достойно...
В чём состоит Ваша программа образования и воспитания детей-инвалидов?
В понимании той сермяжной истины, что нормально развиваться инвалидам мешает прежде всего дефицит общения, и, следовательно, этот дефицит надо хотя бы смягчить, ослабить, если невозможно снять вообще. И сделать это можно, специально организуя, стимулируя, направляя общение детей-инвалидов с относительно здоровыми ровесниками (на самотёк этот процесс нельзя пускать ни в коем случае — могут сильно пострадать и те, и эти). Специальную организацию такого общения я назвал совместной педагогикой. Подчёркиваю, что речь идёт о внеклассном, внешкольном общении. Академическая же учёба должна быть, убеждён, по возможности индивидуальной, а если в учебной группе, то малокомплектной. Согласен с Юрием Михайловичем Устиновым, что тридцать девять учеников в классе — это неповоротливая масса, никакая нормальная учебная работа с которой немыслима. И двадцать пять, и двадцать — то же самое, слишком много. В интернатах для глухих, слепых и других стандарт — человек десять — двенадцать... В моём родном детдоме учебная группа состояла из трёх человек, да и то каждый учился по своей индивидуальной прогрнамме. В общем, я против «интеграции» в школе — и без неё хлопот невпроворот, — но за как можно более широкую взаимную интеграцию вне школы, вне класса. Против инклюзивного образования, но за совместную педагогику.
Впрочем, смотря что понимать под «образованием». Академик Борис Михайлвоич Бим-Бад понимает под ним триединство воспитания, обучения и развития. В такое широкое понимание совместная педагогика прекрасно вписывается. Что касается обучения, то в интересах воспитания и развития, с позиций Б.М.Бим-Бада, предпочтителен индивидуальный, поштучный подход. А современная школа — казарма, главная функция которой, как и всякой казармы — подготовка пушечного мяса. Или массы функционеров для мирного времени...
Словом, мы с Борисом Михайловичем
Как, по Вашему мнению, не унывать человеку без слуха и зрения, как ему жить, а не существовать?
Точнее — «не прозябать». Прозябание — бессмысленное существование, а жизнь — осмысленное. А то в Вашем вопросе получается, что жизнь — не существование... Смерть, что ли?
Как не унывать? Я не считаю уныние таким уж смертным грехом, на фоне, тем более, унылой действительности. Хорошо знаком и с унынием, и с отчаянием, вплоть до мечты о самоубийстве. Потому что мне не всё равно, как жить, и прозябать я действительно категорически не согласен, тогда уж лучше не существовать вообще.
Прочнее всего к жизни привязывают нас те, кого мы любим. Мы живём не столько для себя, сколько для любимых. Это верно для всех — и для зрячеслышащих, и для слепоглухих. И ещё — мобилизация личностных сил. Вместо того, чтобы оплакивать себя заживо, сетуя на те или иные невзгоды, произвести своего рода «инвентаризацию возможностей»: а что я могу даже и в этих кошмарных условиях? И если поставить вопрос так, то обычно оказывается, что могу не так уж и мало. Есть ещё порох в пороховницах!
С уважением,
Александр Васильевич Суворов.
12 — 13 ноября 2009