А.В.Суворов,

действительный член международной

академии информатизации при ООН,

доктор психологических наук,

кавалер Почётной Золотой

медали имени Льва Толстого



2006, ДЕКАБРЬ – 2007, ФЕВРАЛЬ

С 1 декабря моё здоровье резко ухудшилось: начались острые боли в пояснице, мешающие ходить, вскоре я не мог уже без болей и сидеть за компьютером. Физическая работоспособность рухнула впервые за много лет. Голова работала, да что толку… До диктовки своих книг более здоровым помощникам я ещё не созрел. Пришлось перейти на постельный режим, и только, преодолевая всё более сильные боли, иногда вводил в компьютер новые стихи и рассылал их друзьям. Если с почтой не было проблем, это задерживало меня за компьютером на минимальное время.

Я давно уже ждал госпитализации в первой неврологии 55 больницы, которая была переполнена, и положить меня смогли только после рождественских каникул, 10 января. 16 января сделали томографию – и обнаружили в поясничном отделе позвоночника две междисковые грыжи, маленькие, но, по словам врачей, неудачно расположенные. Их-то обострение и причиняло мне боль.

Из больницы я вышел 8 февраля в удовлетворительном состоянии. Болей в пояснице не было, хотя оставались неприятные ощущения, которые в любой момент могли усилиться. Хирургическому вмешательству мои грыжи, слава Богу, не подлежали, врачи говорили, что в течение года грыжи должны «мумифицироваться», то есть усохнуть, отмереть сами собой. Болезнь вернулась в хроническую форму. И теперь надо избегать обострений.

В день выписки я купил в больнице аппликатор – коврик с иголками из разных металлов, площадью во всю мою спину. С тех пор ежедневно лежу на нём, к ужасу домашних, которые называют меня «йогом». Но всякие неприятные ощущения прошли окончательно, двигаюсь в кои-то веки относительно свободно, ну, голова кружится, но это связано с основным диагнозом - болезнью Фридрейха. А так – более/менее восстановился, аппликатор оказался очень эффективным. Если быть осторожным и избегать падений и травм, не засиживаться за компьютером до полного онемения во всём организме, как раньше, то можно смотреть в будущее с осторожным оптимизмом. Болезни, в декабре ворвавшиеся из фона в жизнь, то есть практически парализовавшие работу, снова на какое-то, надеюсь, продолжительное, время ушли в фон. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить…

А то президент Детского ордена милосердия, Галина Викторовна Никанорова, просила 4 декабря написать программу для работы с нашими подростками, у меня даже возникла общая идея - Школа Независимости, Школа Человеческого Достоинства. Если бы не боли, я мог бы это развить. Надо было сделать быстро, к определённому сроку, который, разумеется, давно прошёл.

Но это, кажется, единственная рабочая потеря. Да и то, если в конце марта будет сессия Школы взаимной человечности, можно будет обсудить проблематику независимости и человеческого достоинства (в условиях инвалидности) на занятиях с нашими подростками.

На самом деле даже в период обострения работа, конечно, продолжалась, поскольку голова была вполне ясной. Я мог лёжа читать, и благодаря самоотверженности Ольги Валерьевны Глущенко, навещавшей меня в больнице каждый день, недостатка в книгах не испытывал. Прочитал наконец «Выбранные места из переписки с друзьями» Н.В.Гоголя, а так же два последних романа из трилогии Д.С.Мережковского «Христос и Антихрист». Во втором романе, о Леонардо да Винчи, очень отметил для себя мысль об особом «одиночестве» художника: с ним должны жить вместе как-то связанные с его творчеством, во всяком случае, если не участвующие в нём, не помогающие, то хотя бы не противостоящие активно и сознательно творческому процессу, не мешающие, особенно злонамеренно. После смерти сестры идёт процесс, в результате которого в моей квартире уже возникло именно такое «творческое одиночество» - прежде всего, благодаря присутствию Ольги Валерьевны, а так же недавно появившегося Олега. Это «одиночество», обеспечиваемое особым родством – душевным и (в идеале) духовным. У нас общие ценности. После маминой смерти, то есть почти десять лет, я в живущих под одной со мной крышей встречал, в лучшем случае, безразличие к этим ценностям, а то и откровенное глумливое неприятие. С конца прошлогоднего ноября – с появления Ольги Валерьевны - этого нет. Что сразу же и сказалось на творчестве благотворно, даже несмотря на тяжёлую болезнь. Я снова начал писать стихи. За последний год было три вспышки поэтической активности: в январе 2006, когда по случаю повреждённой и загипсованной ноги я застрял у Ольги Валерьевны в Орле; в мае, когда лежал в больнице; и перед последней больницей, в декабре – начале января, когда мучился болями дома. Присутствие Ольги Валерьевны создало условия, благодаря которым, пользуясь выражением Цветаевой, появилось «время для чувств». И тем самым – для стихов.

Антагонизм ценностей вообще, в общечеловеческих масштабах, делает существование на планете Земля сущим адом. Особенно адское сосуществование, при антагонизме ценностей, получается в общежитиях (коммуналках) и обычных генетических, кровно-родственных, семьях. Я прожил в этом аду в школе слепых в Киргизии – четыре года, затем в коммуналке – с января 1978 по январь 1986, затем после смерти мамы – с февраля 1997 года до осени 2006. Всего примерно 22 года. (Те, которые не под одной со мной крышей, не в счёт: какая бы общность ценностей нас ни объединяла, она не может отменить ада непосредственно в моём жилище. Разве благодаря «дальней» общности ценностей есть куда из этого ада спасаться – например, в лагеря Детского ордена милосердия, - что я и делал.)

У Маркса – антагонизм интересов, прежде всего материальных, затем классовых. Антагонизм классовых интересов обусловлен антагонистическим отношением различных групп населения к производству и собственности на средства производства. Иерархия ценностей – это отражение в сознании иерархии интересов, причём совершенно необязательно – адекватное отражение. Чаще – иллюзорное, искажённое, в том числе и, как говорится, «с точностью до наоборот». Это неадекватное отражение иерархии интересов в иерархии ценностей , думаю, и имелось в виду, когда Ильенков не уставал подчёркивать, что люди далеко не всегда правильно понимают, что и как они на самом деле делают, - далеко не всегда имеют верное понятие о собственной жизнедеятельности (не в физиологическом смысле, а в смысле – деятельности в течение всей жизни). Ещё Фрейд с его психологическим механизмом вытеснения из сознания всего нежелательного… Механизмом не просто непонимания, а нежелания понимать, пусть бессознательного нежелания. Так или иначе, можно считать бесспорным фактом: мы сплошь да рядом себя не понимаем – и более того, не желаем понимать, нам это почему-либо невыгодно. В том числе это проявляется и в нежелании осознавать антагонизм ценностей. Правда, слишком уж нажимать на антагонизм ценностей, исходить только из него при сознательном строительстве межличностных взаимоотношений – значит искусственно этот антагонизм раздувать, культивировать его, вместо того чтобы пытаться хотя бы смягчить, если не преодолеть. (Есть и другая логика, согласно которой противоречия как раз надо предельно обострять, чтобы они быстрее разрешались; в обоснование тут же притягивается за уши и поговорка про то, что собаке лучше хвост рубить сразу, а не по частям. Но исторический опыт последних столетий, пожалуй, достаточно убедительно показывает, что логика обострения противоречий на практике - Самоубийственна. То же самое показывает и опыт межличностного взаимодействия. Впрочем, я, наверное, как ругался Ленин – ренегат, оппортунист и трус… Но мне бы оставшиеся годы жизни прожить – не в аду, если и не в раю, - хотя бы средненько…)

В декабре я установил контакт, пока по электронной почте, с Виктором Кирилловичем Зарецким – заведующим лабораторией Психолого-педагогических проблем непрерывного образования детей и молодежи с особенностями развития и инвалидностью, - лабораторией Московского городского психолого-педагогического университета. 31 августа 2006 именно в эту лабораторию я устроился на основную работу в должности ведущего научного сотрудника. Виктор Кириллович Зарецкий и другой сотрудник лаборатории, Роман Николаевич Жаворонков, прислали мне материалы, в том числе пятилетний план исследований. Я порадовался, что наконец-то создана лаборатория, специальной задачей которой является выяснение особенностей учебного процесса, прежде всего в Высшей школе, при отклонениях в развитии и инвалидности. Что этот учебный процесс для таких людей должен организовываться как-то особо, ибо «на общих основаниях» учиться они не могут – ясно, как говорится, и ежу. И стихийно учебный процесс к таким студентам всегда приспосабливался, волей-неволей. Но вот заложить научно ответственные основы такого учебного процесса для студентов в обычном ВУЗе, то есть в таком, который не рассчитан именно на инвалидов, типа института искусств для инвалидов в Москве, - наконец-то догадались, что заложить такие основы необходимо, и именно для этого создана наша лаборатория. В пятилетнем плане, кроме всего прочего, есть пункт о необходимости изучения опыта высшего профессионального образования инвалидов. У меня по-прежнему сложности со сбором информации, и за изучение такого опыта в разных странах и в разные исторические эпохи я взяться не могу. Но вот обобщить наконец, подытожить опыт обучения четырёх слепоглухонемых студентов на факультете психологии МГУ в 1971 – 1977 годах, - это пора наконец сделать. Это я и предложил заложить в пятилетний план лаборатории. Готов я и к непосредственной практической работе с «необычными» (в кавычках, ибо нет ничего обычнее необычного) студентами на факультете информационных технологий МГППУ, который является опытно-экспериментальной базой нашей лаборатории, - предлагая мне работу именно в этой лаборатории, ректор МГППУ В.В.Рубцов 29 августа прошлого года сказал, что ждёт моей помощи именно в работе с этими студентами, пол-сотни незрячих… Мы с Виктором Кирилловичем договорились о встрече у меня дома, чтобы обсудить реальные возможности моей работы со студентами. Встреча пока не состоялась… В марте, надеюсь, нам ничто не помешает встретиться.

На ложе болезни я строил грандиозные творческие планы. Среди них и книга, о которой мы в принципе договорились в УРАО (кафедра педагогики; книга об этической мотивации подростков), и научно-художественная исповедь «Водяная Землеройка, или человеческое достоинство на ощупь», и анализ того, что мне известно, в том числе на личном опыте жизни в горных палаточных лагерях, о психолого-педагогической системе Ю.М.Устинова – с позиций ильенковской концепции становления личности, а так же соответствия всем четырнадцати принципам совместной педагогики. Я всё никак не довведу в компьютер брайлевский дневник, который вёл в горах в 2003 году. Взялся было год назад, но пришлось отвлечься на еженедельные отчёты… А ещё участие в международной исследовательской программе проблем инвалидного образования (тему указываю приблизительно), - по этому поводу переписка с Еленой Ван из Испании. Похоже, возникнет виртуальный научно-исследовательский коллектив для реализации этой идеи. Елена очень энергичный человек, умеющий доводить до конца то, за что берётся. Если мышеловка всяких неблагоприятных обстоятельств типа болезней и антагонизма ценностей снова не захлопнется (тьфу-тьфу, чтоб не сглазить), во всём этом надеюсь поучаствовать.

Меня в больнице навещали философы-ильенковцы Геннадий Васильевич Лобастов и Владимир Анатольевич Лазуткин (помощник депутата ГосДумы Олега Николаевича Смолина). Ложась в больницу, я на этот раз дал рассылку с указанием проезда для всех, кто захочет и сможет меня посетить. И посетители были, в том числе иногда приятно неожиданные. С Лобастовым и Лазуткиным мы говорили о семинаре «Ильенков и Гегель», приуроченном ко дню рождения Эвальда Васильевича Ильенкова (день рождения – 18 февраля, а семинар состоялся в цокольном этаже УРАО 22 февраля). Семинар типа круглого стола, без подготовленных заранее тем и тезисов выступлений. Мне там переводил Олег Гуров, попавший на такое мероприятие уже второй раз в жизни. Первый раз был четыре года назад, и пятнадцатилетний Олежка смог повторить только одну фразу из доклада Феликса Трофимовича Михайлова. На этот раз, не очень понимая доклады, мальчик всё же смог повторить немало, и я хоть как-то в происходящем ориентировался. Во всяком случае, кое на что в первом докладе среагировал (мой доклад был вторым). Сам я полностью сымпровизировал. Но тему обдумывал ещё в больнице, выйдя из неё, достаточно погрузился в перечитывание «Диалектической логики» Ильенкова, чтобы мобилизовать если не всё, то главное из прочитанного у него по теме семинара.

Я сосредоточился на понятии понятия, в котором отождествляется «дело логики» (особенно Гегеля) с «логикой дела» (а именно, дела снятия отчуждения человека от всего человеческого). Реагируя на предыдущего докладчика, я далеко не сразу добрался до запланированной собственной темы, затянул свой доклад, да и о регламенте мне ничего не было сказано, а то бы я постарался уложиться в какие-то минуты. И поскольку получалось у меня чем дальше в лес, тем больше дров, то есть новых и новых сложнейших философских проблем, которых я на самом деле касался мимоходом, а впечатление создавал такое, что вот сейчас в эти проблемы нырну, и поминай как звали и докладчика, и семинар, и его участников, - Олега решились-таки попросить напомнить мне о времени. Но это произошло Аккурат перед тем, как я уже хотел всех успокоить фразой, что о названных проблемах можно говорить и писать бесконечно, а потому закругляюсь на полуслове. Это обычно для моих выступлений – кончать неожиданно, не увязая в поисках логически подготовленной концовки.

После меня выступал Владимир Михайлович Межуев, и Олежка перевёл его шутливую фразу, что пора писать работу на тему «Ильенков и конец классической марксистской философии». Я рассмеялся – «Отлично сказано!» - и Обратился к Лазуткину: «Ильенков закончил классическую марксистскую философию потому, что в его изображении Спиноза оказался б/ольшим марксистом, чем сам Маркс». Про то, что Спиноза у Ильенкова б/ольший марксист, чем сам Маркс, говорил Богомолов, который преподавал нам в 1976 году историю философии… Я передал его слова самому Ильенкову, и тот, по-моему, в глубине души остался ими доволен. Мне они показались не только хлёсткими, но и, насколько я мог судить, верными по существу, - и запомнились на всю жизнь… Уж, во всяком случае, Маркса Ильенков в «Диалектической логике» назвал в числе других «великих спинозистов». А с каким энтузиазмом провозглашались тосты за Спинозу на кухне у Ильенкова, я писал в поэме «Средоточие боли»… В общем, я не удержался, чтобы не развить шутку Межуева про «Ильенкова и конец марксистской классической философии».

В марте, как обычно с 2003 года, планировался мой спецкурс по совместной педагогике на пятом курсе факультета специальной психологии МГППУ. Но когда я вышел из больницы, мне сообщили, что просят перенести спецкурс на конец февраля. Я согласился, и вскоре Татьяна Александровна Басилова написала мне по электронной почте учебное расписание – восемь пар за три дня – 20, 24 и 27 февраля. Отбарабанивать спецкурс строго по программе, которая представляет собой выжимки из моей книги «Совместная педагогика. Курс лекций», я считал и неинтересным, и ненужным. Бумажный тираж давно разошёлся, поэтому отсылаю студентов к моему сайту. Да и вообще, курс рассчитан, по крайней мере в книге, на 36 академических часов, а у меня 16. Неизбежно приходится выбирать, на чём сосредоточиться. Каждый раз это другое: в прошлом учебном году я попросил студентов разработать проекты смен Детского ордена милосердия, в прошлом семестре текущего года танцевал вокруг государственной дискриминации инвалидов и профессионального долга специального психолога в условиях этой самой госдискриминации. Ну а сейчас вообще обнаглел – попытался обсудить самые острые, кровоточащие проблемы: откуда берутся суицидные настроения у подростков-инвалидов? Что специальный психолог может им противопоставить, кроме поповской проповеди, которая к тому же и не по его части – пусть проповедуют священники?.. Думать об этом было трудно прежде всего мне самому, я откровенно сказал студентам, что мы всё время топчемся на пороге чего-то главного, а перешагнуть порог боимся, сплошь да рядом главную, самую острую и страшную, самую трагичную проблему как бы «не замечая». А ведь придётся как-то реагировать на неё в работе и с родителями подростков-инвалидов, и с самими подростками. Для меня очевидно, что у них суицидные настроения возникают на фоне кризиса смысла жизни (отрочество, особенно позднее – самый тот возраст, когда идут обострённые поиски смысла жизни). Но как раз и важно проанализировать, с чем связан сам этот кризис. Впрочем, о кризисе смысла жизни я лишь упоминал, анализ предоставил студентам для зачётных работ, а сам упорно все три дня стучался в патологию взаимоотношений подростка-инвалида с окружающими людьми, особенно кровными родственниками, в том числе и особенно родителями. Олежка сумел-таки показать студентам фильм «Ёжик – Зоркое Сердце», составленный из видеоматериалов обо мне в горах, и я подробно рассказал о своём опыте консультирования родителей детей-инвалидов в лагерях, особенно в Набережных Челнах летом 1998 года. Взаимная человечность, совместно-разделённая дозированная деятельность и уединённый труд души, которые всегда были в центре моего внимания при чтении спецкурса, на этот раз оказались за его рамками. Об этом можно прочитать в книге. А про «Недозволенные» - суицидные – настроения у меня пока нет специальных публикаций. Ещё совсем недавно адские условия в моей квартире постоянно провоцировали эти настроения у меня самого. И мне хотелось убедить будущих консультантов и психотерапевтов, что эту проблематику нельзя игнорировать. Многое тут для меня самого слишком болезненно, больше эмоций, чем мыслей, поэтому время от времени я не мог не растекаться мыслью по древу, охотно отвлекался, отдыхая от трагической тематики с тем, чтобы вновь и вновь к ней вернуться. Интересно, какие зачётные работы я на этот раз получу? Наверное, мне надо самому об этом написать развёрнуто, специально, потом легче будет обсуждать эту проблематику со студентами. Пока… Первый блин… Отчасти комом, но всё же – ОТЧАСТИ!

Олежке за помощь я очень благодарен, он был очень тактичен и предупредителен как переводчик, осторожно инициативен – ровно настолько, чтобы я постоянно чувствовал его поддержку, не испытывая с его стороны ни малейшего давления. (Бывает, что переводчик не только, и даже не столько, переводит, сколько пытается «руководить» лектором, одёргивать его, делать ему замечания, создавая на занятиях трудно переносимое напряжение. Такого себе Олежка не позволяет, а ему помогать мне вести спецкурсы не впервой – два года назад специально приезжал для такой помощи в Орле, и в Москве часто попадал на отдельные дни спецкурса, приезжая в Школу взаимной человечности, потому что раньше спецкурс приходился перед самой весенней сессией ШВЧ.) В общем, мне с Олегом в эти труднейшие три дня было очень хорошо, я смог выполнить свою сверхзадачу настолько, насколько вообще для её выполнения созрел.

После публикации в «Московском комсомольце» интервью со мной 21 ноября 2006 года я получил письмо от Елены Штоколовой, продюсера Первого телеКанала. Она хотела снять обо мне телерепортаж. Но тут я разболелся вдрызг, и планы отложились на неопределённое время… Когда мне сообщили учебное расписание спецкурса на февраль, я предложил Елене Штоколовой этим воспользоваться и поснимать меня, как она и хотела, на занятиях со студентами. Съёмки состоялись в субботу 24 февраля.

Дома тоже съёмки планировались, но телекорреспондент Анна не была готова задавать мне вопросы, да и я после занятий – три пары подряд – хоть и возбуждённый, но это уже была бы работа «на втором дыхании». В общем, договорились на 28 февраля о съёмках дома.

Но тут у нас возникли затруднения с нотариальной конторой. Мы сунулись туда 21 февраля, а нас отфутболили – без профессионального сурдопереводчика отказались делать что-либо. Ну, я недаром преподавал на курсах переводчиков и сопровождающих для слепоглухих в прошлом семестре, тут же воспользовался взятыми тогда же телефонами, и о сурдопереводчике мы договорились на 26 февраля. Однако не оказалось на месте главного нотариуса, его же подчинённые брать на себя ответственность не решились. 27 февраля у меня был последний лекционный день, на 28 февраля мы договорились о съёмках у меня дома с Первым телеканалом, но откладывать решение нотариальных проблем я не хотел. В итоге продюсер Елена Штоколова по нашей просьбе договорилась о съёмках в нотариальной конторе с тем, чтобы оттуда ехать ко мне домой. Я рассчитывал, что присутствие телевидения снимет все препятствия в нотариальной конторе. Мои расчёты вполне оправдались. Дома прямо под камерой я радостно писал своему другу:

«Ура! Сегодня решены все основные нотариальные проблемы.

Трудно поверить, что свет в конце тоннеля - брезжит!

В нотариальной конторе были тележурналисты. Нотариус спросил, почему они. Мы ответили, что просто прямо в данный момент идут съёмки телерепортажа обо мне, и их заинтересовал этот сюжет, потом поедем ко мне домой, делать съёмки там, что было запланировано ещё несколько дней назад. Нотариус успокоился - никто на него не собирается катить бочку. Зато мгновенно решились юридические проблемы, которые я готовился решать ещё Бог знает сколько времени…

Потом меня снимали на улице, как я там брожу. Надеялись, ко мне кто-то подойдёт, и снимут мой контакт со случайным прохожим, но, как я и был уверен, не подошёл никто - "человеческая глупость", которую рассчитывали снять, проявляется нынче именно в этом. В конце концов попросили разрешения на съёмки в нашем круглосуточном супермаркете, там ко мне подослали сотрудницу, дежурную продавщицу, которая сказала, что она специально для обслуживания инвалидов (хорошо бы это не было лапшой на уши…). Набрали по случаю нотариальной победы праздничного - тортик и напитки, кому что по здоровью.

Дома журналистов очень заинтересовали мои брайлевские книги, был прикол - добивались названия этих книг "попроще". Я чертыхнулся: ну не слепецкие же! Во всём мире для всех слепых и имеющих с ними дело зрячих это брайлевские книги, нет другого прилагательного, и нечего мудрить, сочинять для тех, кто через минуту после просмотра телепередачи забудет о существовании инвалидов по зрению.

Хотели извлечь брайлевский дисплей на поверхность рабочего стола, но я категорически отказал, кабеля там под столом протянуты, и к ним лучше не лезть. Провозимся с переключением, а потом, не дай Бог, не оберёмся проблем. Ну, Олег, передавший мне этот вопрос, мгновенно понял и принял моё категорическое «нельзя».»

Воодушевлённый триумфом в нотариалке, я в интервью был необычайно оптимистичен: на вопрос, счастлив ли, ответил категорическим «да!». Пояснил: много раз бывали моменты, когда жить не хотелось, но каждый раз находились люди, ради которых жить однозначно стоит. Я запретил себе самовольно уходить из жизни, пока жива мама, потом ради неё же, чтобы не обессмыслить её жизнь, надо было выполнять свой творческий долг, а недавно, стоило заскулить, что меня вблизи любить некому, - как нашлось кому – Ольге Валерьевне, Олегу… Если это не счастье, то что такое счастье? При этих словах Олег показал большой палец под столом – туда попросили на время интервью спрятать наши руки, чтобы в кадр не попадало, как мне Олег переводит.

27 февраля – 2 марта 2007