- 1 - Суворов. Заполнение анкеты А. Суворов ВОСПОМИНАНИЯ О ДЕТСТВЕ  (ЗАПОЛНЕНИЕ АНКЕТЫ, РАЗРАБОТАННОЙ НА КАФЕДРЕ ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ АНТРОПОЛОГИИ УРАО) Текст анкеты сохраняю полностью. Уважаемый друг! Разрешите сначала представиться - мы ... Обращаемся к Вам за помощью! Вы являетесь хранителем и собственником того, что представляет огромную ценность для исторической науки - ваших воспоминаний о прошлом. Не храните их только в своей памяти, поделитесь ими, и они станут достоянием будущих поколений. Вы, конечно, спросите, что именно нас интересует, ведь воспоминания каждого человека обширны и разнообразны. Отвечаем - нас интересует ваше детство. И предвидим дальнейшие вопросы - зачем и почему? Изучение детства как особого периода человеческой жизни важно и для историков, и для педагогов, и для психологов. Посмотрите как быстро меняется с каждым поколением "облик детства" - другие игры и игрушки, другая одежда, другие книги, другие интересы, другие нормы поведения детей и т.д. и т.п. Что сохранит нам особые черты детства вашего поколения кроме вашей памяти? Но и все же - детство - всегда детство и в нем существует много общего для всех времен. Для современного воспитания детей необходим этот опыт прошлого. Опыт не только воспитателей, родителей, учителей, но и самих детей. Так важно услышать их голос, Ваш голос, хотя он и исходит теперь уже от взрослого человека. В специально созданном архиве мы собираем любые воспоминания о детстве, написанные человеком любого возраста и пола, любой профессии и живущего в любом населенном пункте нашей страны. Они в целом будут анализироваться специалистами разных наук. Воспоминания могут быть анонимны, если Вы не захотите указать свое имя, Вы абсолютно свободны не сообщать его. Необходимо только указать годы, в которые проходило Ваше детство, и возраст, о котором Вы пишете, а также село или город, где Вы жили и живете; Ваш пол и профессию. Каждой работе будет присвоен шифр, и Ваше имя, если Вы его сообщите, не будет раскрыто без Вашего согласия. Предполагается публиковать фрагменты воспоминаний, и в этом случае хотелось бы иметь возможность связаться с автором и получить его разрешение на публикацию. Нас интересуют не какие-либо исторические события свидетелями которых Вы стали, а Ваши личные детские переживания, яркие впечатления, радости и горести, победы и поражения, жизнь будней и праздников, все, что сохранила память о возрасте до 15 -16 лет. Мы были бы рады даже описанию лишь отдельных эпизодов вашего детства, наиболее крепко запавших в память. Но в целом Вы полностью свободны в определении того содержания воспоминаний, которые пожелаете нам прислать. Во многих семьях хранятся уже написанные воспоминания, в том числе и о детстве, которые по разным причинам неопубликованы. Если Вы сочтете возможным их нам прислать, мы будем Вам очень благодарны. - 2 - Суворов. Заполнение анкеты Многих может смутить отсутствие опыта в литературных писаниях. Поэтому мы подчеркиваем, что литературная сторона вопроса в нашем случае значения не имеет. Если Вам легче, вспоминая, говорить, а не писать, возможно использовать магнитофон. Объем воспоминаний неограничен. Хотя нас интересуют любые воспоминания о детстве, мы все же хотим сообщить тот примерный перечень вопросов, ответы на которые нам особенно важны и которые могут войти в Ваши воспоминания. Возможен ответ только на один из них, показавшийся Вам наиболее интересным. В таком виде преамбула хороша только для людей с довольно высоким образовательным цензом, - минимум для студентов и продвинутых старшеклассников. Да и они, если закомплексованы, могут растеряться и испугаться. Для университетских слесарей и плотников, пропивших свои мозги, эта преамбула сложна и длинна. Им нужно либо сразу предложить вопросы, либо дать минимум оговорок, из которых самая для них важная - анонимность воспоминаний. У огромного большинства морлоков, оболваненных телевизором, нет не только писательской, но и какой бы то ни было читательской квалификации, и длинная преамбула в их мозгах просто рассыплется, в целом они её не воспримут, и уже одно это их отпугнёт. Так что с ними, видимо, лучше вообще работать устно, с диктофоном. И не пугать их никакими архивами и публикациями. 0 Можно ли вообще обойтись без воспоминаний этой категории респондентов? Мне кажется - нельзя: собранный материал будет страдать односторонностью, касаться только людей с более/менее нормальным умственным развитием. Между тем представляется очень важным сопоставить воспоминания "белых воротничков" с воспоминаниями "воротничков синих". Чтобы не ограничиться критиканством, попробую предложить свою редакцию преамбулы. 0 "Уважаемый друг! Мы ... (представление: кто мы такие) Обращаемся к Вам за помощью! Нас интересует ваше детство. Ваши воспоминания о детстве нам нужны, чтобы понять, как можно улучшить воспитание детей. Тогда мы смогли бы лучше помочь воспитывать детей и родителям, и воспитателям, и учителям. Если вы поделитесь воспоминаниями о вашем детстве, вы очень нам поможете понять детство "изнутри". Благодаря вашим воспоминаниям мы увидим детство глазами самих детей, пусть уже выросших. А не только глазами воспитателей, родителей, учителей. Вы можете не говорить свое имя. Надо только сказать, в какие годы вы были ребёнком и подростком (до шестнадцати лет), и сколько вам было лет, когда случилось то, о чём вы вспомните. Нам нужно знать село или город, где Вы жили и живете; Ваш пол и профессию. Ваше имя, если Вы его сообщите, не будет раскрыто без Вашего разрешения. Мы не будем без вашего разрешения вставлять ваши воспоминания в научные статьи. Поэтому нам нужен ваш адрес, чтобы мы могли, если будет надо, получить ваше разрешение (или запрет). Нам интересны Ваши личные детские переживания, яркие впечатления, радости и огорчения, победы и поражения, как вы жили обычно и как в праздники, - словом, все, что вы можете вспомнить о себе в возрасте до - 3 - Суворов. Заполнение анкеты 15 -16 лет. Мы были бы рады любому рассказу о каком-нибудь одном случае из вашего детства, который особенно крепко запомнился. А в общем, вспоминайте о чём хотите. Во многих семьях хранятся уже написанные воспоминания, в том числе и о детстве. Если Вы их нам пришлёте, мы будем Вам очень благодарны. Если Вам легче, вспоминая, говорить, а не писать, можете пользоваться магнитофоном. Нам интересны любые воспоминания о детстве. Но чтобы вам было легче вспоминать, мы предлагаем вам примерный список вопросов, ответы на которые нам особенно важны. Если хотите, можете ответить только на один вопрос, какой Вам покажется особенно интересным." Суворов Александр Васильевич, существо бесполое, доктор психологических наук, доцент кафедры педагогической антропологии УРАО. Родился 3 июня 1953 года. Детство до одиннадцатилетнего возраста проходило в основном во Фрунзе (столица Кыргызстана, ныне Бишкек). С одиннадцати лет находился в Загорском детском доме для слепоглухонемых, во Фрунзе появлялся только на летних каникулах. С моими воспоминаниями можете делать что хотите, считайте, что моё согласие на всё у вас в кармане. Мой адрес: 129347, Москва, Палехская улица, дом 147, корпус 1, квартира 230. Домашний телефон: 188-40-80. - Считаете ли Вы свое детство счастливым периодом вашей жизни или нет и почему. Что такое "счастливый период жизни"? Если беззаботный, беспроблемный, то такого периода в моей жизни не было никогда, и вряд ли он вообще возможен. И слава богу: будь такое возможно, вряд ли происходило бы какое бы то ни было развитие. Детство моё было очень тяжёлым, однако не настолько, чтобы искалечить психику. Хотя какую бы то ни было половую жизнь во взрослости моё детство исключило - произошла абсолютная творческая сублимация. В целом я могу назвать своё детство не счастливым, а удачным - с точки зрения получившегося варианта развития/саморазвития, того творческого потенциала, который стал возможен в результате этого процесса. - Считаете ли Вы свое детство важным или малозначимым периодом для Вашей взрослой жизни? Предпочитаете ли Вы его забыть, или оно продолжает звучать в Вас и воздействовать на Вашу нынешнюю жизнь? Присоединяюсь к Льву Толстому, его известному высказыванию о том, что детство - самый важный период жизни. Что от пятилетнего ребёнка до него - один шаг, и так далее. Забывать я вообще ничего не склонен, а тем более детство, где все истоки. На мою долю в детстве выпало больше проблем, чем бывает обычно, и это очень помогает мне понимать и любить нынешних ребят. По непосредственности эмоциональных реакций, по способности страстно увлекаться, по открытости новому и интересному, по незатухающему стремлению - и умению - учиться, - можно сказать, что я остался ребёнком на всю жизнь. Из-за слепоглухоты - в том числе, хотя, - 4 - Суворов. Заполнение анкеты наверное, не только, но и не в последнюю очередь, - многие детские и подростковые проблемы оказались для меня вечными, то есть я вынужден решать их всю жизнь. Это прежде всего проблемы общения - взаимопонимания и того, как вести себя с людьми, как им помогать и как при необходимости от них защищаться. Интуитивно решать эти проблемы плохо получается, а во многих случаях вообще не выходит. Интеллекта же, чтобы сориентироваться быстро и безошибочно принять решение, не хватает. Отсюда безысходная наивность. Однако открытость, доверчивость не позволяет замкнуться в себе, втянуть голову и лапки под панцырь, да и интеллект всё же достаточно мощный, чтобы ясно понимать: как бы я ни путался в отношениях с людьми, без помощи людей мне никак не распутаться. Это даёт мне и чисто профессиональное преимущество как психологу: у меня гораздо меньше "само собой разумеющегося". Больше поводов рефлектировать, и предметом исследования становится то, что иначе просто выпадало бы из поля зрения, сидело бы глубоко в подсознании. Но всё же именно моя беззащитность в этой сфере вынуждает меня весьма часто делать вещи, которых мне потом - или чуть ли не в момент совершения - бывает очень стыдно. К самооправданию я не склонен, скорее к самоедству, и когда меня ругали в детстве, для меня, сколько помню, всегда было важно не только то, что меня ругают, но и то, за что ругают; прежде чем обижаться, я привык задумываться: а может быть, влетело-то за дело? И если приходил к выводу, что получил по заслугам, привык открыто это признавать, не выкручиваясь, не делая хорошую мину при плохой игре. Я привык думать, что в признании своей неправоты, своего идиотизма, нет ничего зазорного, а вот делать хорошую мину при плохой игре - унизительно. Это уже взрослая, никак не детская моя сторона: в детстве обычно очень трудно признать себя неправым, извиниться, и мне тоже было трудно, но внимание к содержанию обвинений, а не только к самому факту, что меня гладят против шерсти, помогло мне это довольно рано изжить. - Расскажите о своих самых ранних воспоминаниях. С какого возраста Вы начинаете себя помнить? Какое первое событие, чувство, ощущение и т.п. осталось в Вашей памяти? Как Вы думаете, почему именно оно сохранилось в Вашей памяти? Отдельных воспоминаний с довольно раннего возраста очень много. Это просто "картинки", о которых я писал в первой части "Достоинства" и ещё буду писать по разным поводам. Страх ночной темноты - до невозможности уснуть, до полного оцепенения под одеялом, из-под которого я боялся высунуться, как бы ни было под одеялом жарко. Ночные бдения на кухне, где я от нечего делать грыз сушёные яблоки. Раскалённая южным полдневным летним солнцем плешь между сараями и помойкой, на полпути между домом и уборной: я на этой плеши, возвращаясь домой босиком, сильно обжёг ноги, страшно верещал, и выбежавшая мама подхватила меня на руки и унесла домой (мне было где-то года два?). Катание по вечерам на милицейских лошадях (отец служил в конной милиции, патрулировал наш район, и иногда приезжал домой, чтобы немного нас с сестрой покатать). Частые похоронные процессии, проходившие мимо дома - я бежал на звук барабана духового оркестра. Первая паника, когда я впервые услышал духовой оркестр - 5 - Суворов. Заполнение анкеты совсем близко и решил, что началась гроза. Радиола, пластинки с песнями, под которые я засыпал, прижавшись к маме. Ловля божьих коровок в больничном саду около дома. Слёзы (частые!) и - открытие: вечером из заплаканных глаз - два луча, которые далеко-далеко плавно сходятся, как стороны дороги. Катание на грузовиках - в кузовах и кабинах, на квадратных "Газиках" с запасными колёсами на багажнике, - и мамина толстая коса, уложенная на затылке на манер того самого запасного колеса... Первый нравственный кризис: русская детвора глумилась над соседкой - старенькой киргизкой. Я какое-то время тоже принимал в этом безобразии участие. И вдруг меня пронзила жалость к ней: она вышла снимать с верёвки во дворе своё постиранное бельё, простыни, мы вились вокруг мошкарой, вопя: "Киргизка, киргизка!"; раньше она ругалась, пыталась за нами гоняться, а тут не обращала внимания, собрала своё бельё и, сгорбившись, молча понесла домой. У меня хлынули слёзы, я кинулся на ребят с маминым словом: "Прекратите!" - а потом пошёл в подъезд, но не к себе домой, а остановился около квартиры этой старушки. (На первом этаже, а моя квартира была на втором.) Долго не решался постучаться, наконец, разозлившись на себя (постарше бы сделал себе мысленное внушение: "умел пакостить, умей и замаливать грехи"), всё же постучался. Киргизка не открывала, думая, что пришли продолжать глумиться. Но я точно знал, что она дома, и стучался настойчиво. Она открыла, готовая отодрать меня за уши, на что я был заранее согласен, и я, глотая слёзы, попросил её меня простить и пообещал, что больше никогда не буду дразнить её. Ей пришлось меня утешать, отпаивать чаем с вареньем, успокаивать... Было мне не то четыре года, не то пять лет. Разумеется, тогда это уже был я. Внутренний мир был уже достаточно богат и сложен, уже началась моя одиночная ролевая игра. С какого возраста произошло отождествление? Трудно сказать. Может быть, на третьем году жизни, когда я взбунтовался против яслей и стал почему-то яростно проситься в детский сад, хотя по возрасту мне туда было вроде рановато. Что там был за конфликт, не помню, но отчётливо помню своё нежелание даже заходить в ясельный двор. И настоял-таки на своём... Первое событие, чувство?.. Как же их теперь выстроить в хронологический ряд? В памяти осталось много, но вспоминается всё в беспорядке... Скандал из-за яслей, требование немедленно перевести меня в детсад, - это было точно, мне почему-то в яслях было плохо, был какой-то конфликт с воспитухой, что ли, от которой я хотел избавиться... И мама была на моей стороне, и я победил, добившись перевода. Может быть, эта первая - первая ли? - победа и заставила почувствовать себя собой... Тем более, что была эта победа тяжёлой, я долго её добивался, может быть, месяц или больше, - для такого малыша исключительная настойчивость (или упрямство, называйте как нравится). Было летнее утро, солнце уже припекало, в тени ещё было прохладно, и я, отказавшись заходить в здание яслей и даже во двор, пообещав маме дождаться её снаружи, порядком продрог, а не было её довольно долго, - пока-то оформила бумажки... Впрочем, я уже умел играть "с самим собой", то есть фантазировать. Когда начались эти фантазии, абсолютно не могу вспомнить. Очень рано. Всё, что привлекало моё внимание, тут - 6 - Суворов. Заполнение анкеты же вставлялось в какой-нибудь сюжет... Это подробно проанализировано в моей неопубликованной работе "Большая сказка". Те психологи, которые с ней знакомы, оценивают её высоко. - Вспомните свое отношение к близким взрослым на разных этапах своего собственного детства. Кто и когда был для Вас наиболее значим и любим и почему? Кого Вы больше всего боялись? Вспомните и проанализируйте какой-нибудь эпизод, в котором общение с родителями и другими близкими родственниками, их реакция на Ваши действия оказали на Вас глубокое воздействие, сказавшееся на дальнейшем развитии Вашего характера и мировосприятия. Всё-таки сложные для "синих воротничков" вопросы, хотя и очень интересные... Самым близким человеком для меня всегда была мама. К анализу отношений с ней я обращался много раз. В том числе в докторской диссертации, в дневнике посмертного общения с мамой под названием "Духовная революция", касался этой проблемы и в некоторых разделах "Экспериментальной философии". Пожалуй, просто вытащу пару кусков из диссертации и "Духовной революции", чтобы не "творить" уже "сотворённое". Из диссертации: "Весной 1990 года, располагая свои стихи в тематическом и хронологическом порядке для глав лирико-психологического самоисследования "Достоинство", где стихи служат своеобразным "протоколом эксперимента", я с удивлением обнаружил, что всю жизнь мучился, в сущности, над решением _ОДНИХ И ТЕХ ЖЕ_ проблем, только встававших передо мной все более конкретно и остро. Впечатление такое, что вся _ОСНОВНАЯ_ проблематика моей жизни сформировалась в зародышевой форме, намеком, чуть ли не в дошкольном возрасте, так что невольно приходит на память гениальное обобщение Л.Н. Толстого: "Я жил, и блаженно жил. Разве не тогда я приобрел все то, чем теперь живу, и приобретал так много, так быстро, что во всю остальную жизнь я не приобрел и одной сотой того? От пятилетнего ребенка до меня - только шаг...". В моем случае решающую роль в этом первоначальном "приобретательстве" сыграла, разумеется, мама - Мария Тихоновна Суворова. Грудным я не слезал у нее с рук, неохотно шел даже к отцу, а на руках посторонних, по воспоминаниям мамы, так надрывался криком, что они торопились немедленно вернуть меня в единственно безопасное место - к маме на ручки. Эту привязанность я сохранил на всю жизнь. Мама всегда принимала самое широкое участие в моей жизни: не только всяческое обычное обихаживание, но и чтение сказок, детских книжек вслух; совместное прослушивание музыки (радио, пластинки, духовой оркестр), разучивание песен, стихов, пение на два голоса, - причем я всегда запевал, а она подпевала, - говорят, у меня в детстве был хороший голос. Терпеливо сносила мои одиночные игры, в том числе весьма громкие, когда я распевал запомнившиеся мелодии, бил откуда-то взявшейся колотушкой в днище овального цинкового таза для стирки, подражая духовому оркестру (я считал, что получалось очень похоже на - 7 - Суворов. Заполнение анкеты барабан с литаврами). ..." (Это всё относится в основном к дошкольному детству.) "Бесконечная нежность и одновременно нежная непреклонность во всем принципиальном: плакала надо мной, но везла в школу-интернат для слепых детей, где у меня не сложились отношения с ребятами. Когда я уехал в Загорский детский дом, мама научилась читать и писать по Брайлю, чтобы обходиться без посредников в переписке со мной. (Это, кстати, исключительное дело: подавляющее большинство родителей ничем подобным себя не утруждает, нагружая педагогов переводом своих писем детям дактильно или по Брайлю, и детских ответных писем - от руки; Моя мама с самого начала посчитала это ненормальным, и теперь любит вспоминать, как самостоятельно прочитала мое первое брайлевское письмо; овладев обычной пишущей машинкой, я стал писать ей плоскопечатным шрифтом, а она отвечала всегда по Брайлю.) Бесконечная доброжелательность ко всем окружающим, сочувственное соучастие в жизни всех встречных-поперечных, подчеркивание, что она по-матерински относится не только ко мне с братом и сестрой, но и ко всем вообще детям: "все вы мои детки, всех вас люблю одинаково". Когда я вырос - постоянное стремление участвовать в моих делах, вникать в них, по мере сил понимать их, помогать, в том числе перепечаткой по Брайлю необходимых мне текстов, - и это вплоть до инсульта, когда продолжать такую помощь стала просто не в состоянии. Поразительная терпимость: что сделаешь, если он такой, если, например, не понимает шуток, если вообще чего-то не понимает... Не могла сформулировать, но всем своим образом жизни, всем отношением к людям преподавала урок: надо людей принимать такими, как есть. Все это без малейшей назидательности, без нотаций, без громких слов, - просто сама так жила, и я это чувствовал на себе и в беседах с ней о других людях. Никогда никого не осуждала, а на все плохое реагировала: "Этого я не ожидала". Если уж совсем нестерпимо: "Я все выскажу! Я напишу!" - но никаких жалоб ни на кого не писала, а угрозы "все высказать" не выполняла, при встрече с обидчиком как-то даже инстинктивно улаживая конфликт мирно, обезоруживая сочувствием, готовностью выслушать. Ее на работе и в районе, где мы жили, все знали, все любили, ее трудовой коллектив был для меня продолжением семьи, у себя в кабинете она давала мне играть счетами, арифмометрами, стучать бессмыслицу на пишущей машинке, когда я сам еще не умел печатать." (Я тогда был младшим дошкольником, семь - десять лет.) "Она всегда была моей гордостью, и не то что примером для подражания, эталоном, образцом, а просто ближайшим другом, с которым удивительно легко и которого страшно обидеть. Ни одной ее слезинки по моей вине я себе никогда не прощал, и это началось еще в школе слепых, когда я тщательно запоминал все редкие случаи своей несправедливости, бесчеловечности по отношению к ней, и, вспоминая их в интернатской спальне, часто по ночам плакал от стыда, от ненависти к себе и от жалости к маме. Я гордился, что она всеобщая любимица, что со своим средним специальным образованием занимает должность инженера, что много лет была бессменным парторгом у себя на работе, что избиралась народным заседателем районного суда, - и отказалась от этой чести, не выдержав зрелища человеческого горя и человеческой низости. - 8 - Суворов. Заполнение анкеты Я и сейчас в нее влюблен, отплачиваю ей нежностью за нежность, нежной непреклонностью в принципиальных вопросах, касающихся моей работы, творчества, - отплачиваю за ее собственную нежную непреклонность в моем детстве, когда дело шло о ее работе или о моей учебе, о моем лечении. Таким образом, главные уроки реальной, практической человечности - очень конкретной, учитывающей живого человека в данной ситуации, - я получил от мамы. И теперь, когда она стареет и болеет, применяю полученные от нее уроки к ней самой. Раньше она отвечала за меня - теперь я отвечаю за нее. Первый стыд за себя я тоже испытал перед мамой. Стыд за свою бесчеловечность, хотя бы и детскую. За непонимание, за неадекватные реакции на то, чего не понял. Казалось бы, уж в непонимании-то не виноват? Нет, виноват. Плохо старался понять. А если понял "умом", но не сумел применить понимание на деле, в живом общении, - то и подавно виноват." (Например, мне было лет восемь, учился во втором классе школы слепых. По воскресеньям мама забирала меня домой. И вот надо ехать в школу, а я не хочу, отказываюсь, у меня был тяжёлый конфликт с ребятами на протяжении всех четырёх лет учёбы в этой школе. Папа ругается, мама держит меня у себя на коленях. Я реву, но одновременно чувствую, что веду себя безобразно. И вдруг мне на щёку упала тёплая капля. Я стал вырываться - я решил, что мама плюнула мне на щёку, чего я в глубине души признавал себя вполне заслуживающим. Признавать-то признавал, но тем более бузил. Надулся... Только в школе до меня дошло, что никакой это был не плевок, а слеза, - мама меня жалела. Ух, как я в тот момент себя ненавидел, как мне было стыдно, и как я плакал от жалости к маме!..) "...Эту бескомпромиссную позицию - согласие только жить, но ни в коем случае не прозябать, предпочтение физической смерти бессмысленному, то есть бездуховному, существованию, - можно в зародышевой, едва намеченной и наивной форме обнаружить уже в моем дошкольном детстве. Что может быть естественнее детского стремления к изучению ближних, а затем все более дальних окрестностей своего дома? Но я ослеп на четвертом году жизни, и мне "полагалось" сидеть в четырех стенах, - как бы чего не вышло, как бы кто не обидел, как бы не упал в яму (и упал однажды в яму со смолой, только что купленный костюмчик пропал), как бы не попал под машину... Но вот этого - сидеть дома, в четырех стенах, как в тюрьме, только потому, что практически слеп, - этого я не мог. Против этого изо всех сил протестовал, и маме приходилось мне уступать, прося только быть осторожным, не отходить далеко от дома, ходить вокруг дома и не дальше. Разумеется, от этих просьб я отмахивался. И гулял где хотел, не решаясь только переходить улицы с оживленным движением. Так я уже дошкольником проявлял человечность по отношению к себе - за счет человечности по отношению к маме. Но поступи я иначе, уступи маминым страхам, - и другой перспективы, кроме психоневрологического интерната, для меня бы не существовало. И сейчас некому было бы покоить, лелеять мамину старость, потому что младшие брат и сестра совершенно беспомощны, больны, малограмотны, не могут сами себя прокормить, и содержу маму и - 9 - Суворов. Заполнение анкеты брата именно я, а мамину пенсию по старости мы отдаем сестре. Получается, что детская бесчеловечность по отношению к маминым страхам обернулась человечностью взрослого сына, оказавшегося способным как-то обеспечить мамину старость." Из "Духовной революции": "Ну его, этого Фрейда. Как раз, прежде чем заснуть, читал о тех, кто не может в браке испытывать нежность к супругу, потому что сохранил нежность к родителям. Не надо при таком раскладе и вступать в брак. Я этой глупости и не сделал... В конце восьмидесятых, тоже в поезде, мы с Шавельзоном и Людмилой Филипповной Обуховой возвращались из Новосибирска в Москву, и Шавельзон меня спросил, согласился ли бы я жениться на женщине с таким характером, как у него, Шавельзона. Врать я никогда не умел, обидеть не хотелось, и я нашёл, как мне казалось, необидную формулировку: "Я согласился бы жениться только на такой женщине, как моя мама". Обухову это очень рассмешило и расстрогало именно как подтверждение психологических теорий о верности детей первой любви - любви к матери, и о выборе супруга в соответствии с этой первой любовью, по принципу похожести на мать. Обухова ссылалась на какого-то француза, а не на Фрейда, правда... На самом деле я не согласился бы жениться ни на ком вообще, ибо "пап" у меня несколько, не считая родного и начиная с главного из них - Ильенкова, а вот мама всегда была только одна, и я никогда не мог даже в мыслях допустить, чтобы существовал кто бы то ни было такой же, как моя мама. Она всегда была не просто вне конкуренции - вне сравнения. Она могла быть только одна. И потому полностью исключался выбор "подруги жизни" по принципу сходства с мамой - как внешнего, так и тем более внутреннего. Прочитав некоторые мои стихи, маме посвящённые, Тамара Ивановна Кузнецова из Екатеринбурга правильно заключила, что всю свою любовь, без остатка, я отдал маме. Я мог и могу любить и других, это тоже любовь, но вот именно - "тоже", совсем не то, что с мамой. Я мог называть очень близких, дорогих мне людей, много сделавших для моего духовного роста, кого "духовным отцом", кого "научно-исследовательским папой". Но расхожее выражение "вторая мама" немедленно вызывало во мне острый внутренний протест. Мама могла быть только одна - никаких вторых и третьих. Это высочайшее звание - звание мамы - во всей вселенной могло принадлежать только одному существу - моей маме. И именно звание мамы, а не матери, мамочки, тем более мамаши. Я одёрнул сестру, когда она в колумбарии назвала маму "мамочкой". Да мама и сама ощущала себя мамой в куда большей степени, чем Марией Тихоновной Суворовой. Играешь с ней, как с ребёнком, так и называешь - "мой самый маленький и самый любимый ребёнок", - а она, когда я начал так её называть, протестовала: "Не ребёнок!" "А кто?" "Я мама!" Мне всегда было странно и как-то дико, что мама - не только у меня, у всех других тоже есть. Или были. Я не считал маму и женщиной - только мамой. И только у меня такая, больше ни у кого. Точнее: не "такая", а вообще мама. все остальные мамы - не совсем "настоящие", настоящая только моя. Так я чувствовал не только в детстве, но и взрослым. Это факт, тут ничего не поделаешь..." - 10 - Суворов. Заполнение анкеты Впрочем, тут дело не только - и, может быть, не столько - в "Синдроме Хиггинса". Тут дело ещё в том, кого я больше всего боялся в детстве. А боялся я... детей. У меня с ними всегда был конфликт, среди них у меня никогда не было друзей, я спасался от них в объятия взрослых, в книги, в одиночную игру-фантазирование. Я достаточно много читал и слышал о том, что в интернатах - а я с детства по интернатам, сначала ясли, детский сад, потом школы-интернаты, - в интернатах процветает ранняя половая жизнь. О противоположном эффекте интернатства читать и слышать не приходилось. А у меня был именно противоположный эффект: брезгливость, отвращение к телу, в том числе моему собственному, как следствие конфликта с ровесниками, страха перед ними; как следствие изгойства, - я всё детство был изгоем. Страх этот сохранялся долго, и только 22 марта 1981 года, когда мне было неполных двадцать восемь лет, этот страх обвалом, сразу, преобразовался - в любовь. И в страх за детей, в озабоченность их судьбой, в страстное нежелание, чтобы они испытали так хорошо знакомое мне изгойство. - Были ли у Вас сложности в учебе? Как Вы относились к хождению в школу - как к радостному или как к ужасно тягостному событию? Две крайние оценки школьных лет обычно таковы: 1) "Я ничему из того, что я знаю сейчас и что мне нужно в жизни, не выучился в школе. Это было зря потраченное время"; 2) "Школа дала мне очень многое. Там у меня появились друзья, там определилось мое призвание". Между этими двумя крайностями существует и много промежуточных мнений, относящихся ко вполне конкретным школам, которые кончали мы с Вами. Дайте свою оценку тех учебных заведений, в которых Вы учились. Обоснуйте ее. Как Вы относились к учителям. Расскажите о лучшем и о худшем учителе в Вашей жизни. У меня вариант, не предусмотренный этим вопросом - интернатский. Ясли и детский сад - весь день там, вечером и ночью дома, тоже в сущности как интернат. Потом школа слепых, потом Загорский детдом, потом экспериментальная группа лаборатории изучения и обучения слепоглухонемых детей НИИ дефектологии АПН СССР. Эта экспериментальная группа (в ней мы были уже студентами) находилась в школе-интернате для глухих детей. Я везде скучал о маме, и понятно, что никуда от мамы не возвращался с особой радостью. Самая негативная реакция была на школу слепых, там был острый конфликт с детьми, а в дошкольных учреждениях и в Загорске было только отчуждение. Зато я всегда был близок со взрослыми, и вот среди них-то у меня всегда и было много друзей. Их положительная роль в моём росте бесспорна - при условии большой эмоциональной близости с ними, а без этого условия возникали конфликты, учиться не хотелось. Такие гуманитарные предметы, как история и литература, мне всегда были интересны сами по себе. Учебники по этим предметам я читал как художественную литературу, и они мне были известны на много классов вперёд. Формально возясь ещё с Тургеневым или Чеховым, я фактически уже хорошо знал учебники по русской советской литературе для десятого класса, по нескольку раз прочитал все хрестоматии, а к теоретическим - 11 - Суворов. Заполнение анкеты учебникам (литературоведческим, историко-литературным) относился как к справочникам: брал оттуда имена авторов, названия произведений, краткие биографические данные, а потом искал их произведения во всех доступных мне библиотеках. То же самое и с историей. Немного увлекался географией, - главным образом в связи с интересом к истории. По всем остальным предметам предпочитал популярные издания, а учебников терпеть не мог. Было скучно. Тут-то и спасала меня эмоциональная близость почти со всеми моими преподавателями: я как бы делал им одолжение, занимался тем, что меня не интересовало, от чего я скучал и откровенно спал, ради учителей, чтобы не огорчать их как ближайших своих друзей. если с учителем возникал конфликт, - что случалось, впрочем, крайне редко, - учёба по его предмету сразу рушилась, и я нагло читал на его уроке под столом художественную литературу. Это "подполье" было им, конечно, хорошо известно, но в таких случаях со мной, видимо, просто предпочитали не связываться и делать вид, будто в самом деле не знают, что у меня под столом на коленях. В школе слепых конфликтов с учителями практически не было, только с детьми. Учителей я любил. Мама потом говорила, что они обо мне отзывались так: "Капризный, но умный". Намечался конфликт с учительницей немецкого языка, которая сначала приставала ко мне с жалостью, - ах бедненький, слепоглухой, - а когда я, одиннадцатилетний, не смог скрыть, что меня это сильно тяготит, отношения натянулись. Но тут я уехал в Загорск, и по-настоящему эти отношения обостриться не успели. В Загорске моей любимой учительницей была Валентина Сергеевна Гусева. Она преподавала математику, и была самой пожилой из всех учителей, я привязался к ней как к родной бабушке. Математику терпеть не мог, но ради неё... Когда её у меня забрали, началась война и длилась два года, пока мне не отдали Валентину Сергеевну. Ни о каком серьёзном изучении математики в течение этих двух лет не могло быть и речи. До администрации детдома это наконец дошло, и ей пришлось пойти мне навстречу, смирив свою педагогическую гордыню. Возможно, нажали и из Москвы - Александр Иванович Мещеряков, которому я, прекрасно зная суть своих проблем с математикой и где "собака зарыта", многократно эту суть объяснял. Я буквально поставил ультиматум: отдавайте мне Валентину Сергеевну, если хотите, чтобы я с математикой хоть как-то ладил! И ультиматум пришлось принять. В том числе и по этой причине меня ещё школьником именовали "учителем учителей". Я соглашался учиться только у тех, кого любил, и по возможности так, чтобы мне было интересно. В Загорске можно было так капризничать: всё наше обучение было тогда сплошным экспериментом. Ведь школе не исполнилось ещё и года со дня открытия, когда я туда прибыл. Думаю, что отрывать от ребят любимых учителей, без конца тасуя и перетасовывая их по разным классам и группам - порочная практика, сравнимая с тем, как если бы детей отрывали от родителей. Особенно от матерей. Любимый учитель - это тот же родитель, только духовный, и такой контакт надо поощрять и лелеять, а не административно обрывать. Так что я и сейчас убеждён, что был прав в своём детском бунте против лишения меня Валентины Сергеевны. Был прав по существу, а по форме... - 12 - Суворов. Заполнение анкеты мне и сейчас не хватает умения быть правым по форме. Тогда не хватало и подавно: я же был ребёнком. В общем так получилось, что фактически я всю жизнь выбирал себе учителей сам. И учился только у тех, у кого хотел учиться. А хотел - у тех, кого любил. Или даже - к кому благоволил, то есть кого в какой-то мере признавал. На своё счастье, признавал почти всех. За очень редкими исключениями. Школа была новая, без традиций, учителя - энтузиасты (этот энтузиазм потом выдохся, но уже когда я был студентом), жили фактически одной семьёй, так что... повезло. - Чем определялся выбор Вами друзей? Какие у Вас были взаимоотношения с друзьями и одноклассниками? Как начиналась Ваша дружба с кем-либо? Каковы могли быть причины ее разрыва? Какие были взаимоотношения у Вас со старшими и младшими братьями и сестрами? Кто из сверстников (и из других людей) принимались за врагов и почему? Я уже сказал, что друзей среди других ребят у меня не было. Теперь пора поговорить о причинах. Первая из них, наверное, - избалованность большим количеством близких взрослых. Вторая - привычка играть в одиночку, привычка, которая была всегда, сколько помню. Те коллективные игры, в которых физически мог участвовать, мне зачастую казались примитивными и почти без единого исключения - скучными. Сколько помню, по-настоящему нравилась только игра в "ручеёк". Вряд ли нужно её описывать, слишком распространённая, но на всякий случай: стоят попарно, образуя поднятыми руками как бы коридор - русло ручья, и по этому руслу от первой пары к последней идут те, у кого пары нету, и выбирают себе второго. Тогда оставшийся без пары пускается в путь и тоже выбирает себе второго, либо того же самого, либо кого-то ещё. Я чаще всего выбирал взрослых. И пока меня их не лишали другие претенденты, вёл с ними посторонние задушевные разговоры. В какой-то мере причиной конфликтов и отчуждения была и слепота, а потом слепоглухота. Ряд игр мне просто был недоступен физически. Ребят в школе слепых раздражали мои одиночные игры, они их называли "говорением с самим собой" и шпионили за мной, преследовали, мешали играть, били, вынуждая прятаться в самых дальних закоулках. После такого опыта отчуждение от загорских ребят было уже предопределено - по инерции. Терпеть не мог формальные пионерские и октябрятские мероприятия, особенно маршировки с песнями и бесконечные "собрания". Предпочитал от всего этого тоже прятаться где-нибудь с книжкой, и когда меня находили, опять били... Не озлобился, наверное, только благодаря обилию близких взрослых и их защите. Критерий выбора друзей - всегда доброта. Пускай и требовательная. Это шло, конечно, от мамы, от её нежной непреклонности во всём принципиальном. И ещё - содержательное общение, возможность что-то обсудить, в чём-то разобраться, а с этой точки зрения предпочтительнее оказывались опять взрослые. Ведь это были умные, интеллигентные люди, педагоги, а позже и учёные такого калибра, как А.И. Мещеряков, Эвальд Васильевич Ильенков, Борис Михайлович Бим-Бад... (С последним познакомился, будучи уже формально взрослым, на двадцать втором году жизни, но при слепоглухоте взросление вообще сильно задерживается; на - 13 - Суворов. Заполнение анкеты самом деле я относился к нему, как к любимому учителю.) Большую роль играло первое впечатление при знакомстве. Загорским детдомом был очарован с первой минуты - чувствовалась добрая атмосфера, полное отсутствие формализма; мне дали поиграть в мой заводной игрушечный каток, дали и другие игрушки, а когда я попросил книги - удивились, но, несмотря на воскресенье, нашли запасной ключ, открыли библиотеку и принесли мне книжку. И с тех пор я к этой школе относился в целом положительно, какие бы ни возникали конфликты. Что касается брата и сестры... С сестрой всегда было соперничество за внимание родителей, и её тоже раздражала моя манера играть в одиночку, ей было скучно, а сама себя занять она не умела, и приставала ко мне, чтобы я обратил на неё внимание. (Она моложе меня на два года.) Брату было девять месяцев, когда я уехал в Загорск, грудным я им очень интересовался, нянчил, качал, убаюкивал, а потом не обращал на него внимания, приезжая на летние каникулы, а он всегда был предан мне как собачонка. Не скажу, чтобы мне это льстило, скорее раздражало... Сейчас оба они - ближайшие мои помощники в быту, а брат, как мой секретарь, и в передвижении. В творчестве же моём они участвовать не могут. Мама всегда порывалась участвовать, и хотя научная терминология была для неё "тёмный лес", суть моей работы ей всегда была понятна. Враждовал я, пожалуй, с теми, кто мешал мне заниматься по-настоящему для меня интересным. Отношения натягивались и по другим причинам. Например, с первой же минуты в школе слепых скучая по маме, я не захотел знакомиться с подходившими ко мне ребятами, и возможно, это предопределило мою дальнейшую плачевную судьбу в этой школе. Невнимание к себе люди переносят плохо, я сам никак не исключение из этого правила, всегда был страшно ревнив - ревновал к другим ребятам своих любимых учителей... сейчас я в лагерях сам предмет такой же детской ревности, и улаживать эту ситуацию бывает очень не просто. А вообще причины возникновения вражды, как ни странно, осмыслить сложнее, чем причины возникновения дружбы. Первоисточник всего хорошего - мама. Она в начале всех начал, и все мои академические успехи, тяга ко взрослым, обилие близких взрослых, мои собственные открытость, доверчивость, принципиальная неспособность замкнуться в своей озлобленности, - всё от мамы, всё следствие наших с ней отношений, как они сложились ещё с момента моего рождения. Ну, а первоисточники всего плохого... По-разному, и трудно понять, чего больше. И слепоглухота, и мой собственный далеко не лёгкий, неровный характер (главное, наверное), и необходимость защищаться от мнимых и действительных опасностей... Во второй части "Достоинства" я надеюсь провести хотя бы неполную инвентаризацию этих проблем. Полная возможна лишь к концу всего исследования. - Когда Вы поняли, что мальчики и девочки отличаются друг от друга? Когда Вы не хотели и когда захотели дружить с ребенком (подростком) другого пола? Как изменялись отношения между мальчиками и девочками в Вашем классе на протяжении всех лет обучения? Как проходила у Вас детская и подростковая влюбленность? Как Вы считаете, насколько в коллизиях Вашей взрослой жизни "виноват" опыт отроческой и - 14 - Суворов. Заполнение анкеты юношеской любви? На этот вопрос я выше по существу уже ответил. Могу добавить лишь несколько анекдотов в порядке иллюстрации своей "бесполости", полной сублимированности. 0 Когда меня, пятнадцати- или шестн 0а 4дцатилетнего, спросили на летних каникулах соседские ребята, "есть ли у меня девочка", я вопроса просто не понял. Что значит - "есть ли девочка"? В рабстве, что ли? Как это один человек вообще может принадлежать другому? Все равны!!! Позже всячески уходил от этой неприятной темы, отшучивался: "Давно женат!" "На ком?" "На литературе, науке... Я как минимум двоеженец!" Если донимали заботой в этой сфере всерьёз, я начинал просто злиться. В том числе и на маму. Меня любило несколько женщин, я не мог ответить им взаимностью, и потому очень тяготился их чувством. Это всё тоже предстоит проанализировать во второй части "Достоинства". Очень плохо переносил любые разговоры об отношениях полов, даже чисто "просветительского" свойства. Уже студентом, когда один однокурсник вздумал рассказать мне, откуда берутся дети, я не мог слушать его лекцию ни стоя, ни сидя - только лёжа. Потому что началось ужасное сердцебиение... Позже адаптировался, научился на эти темы даже острить, но вся эта сфера навсегда осталась для меня чуждой. То, что я (в течение двух лет) прогрыз "Гаргантюа и Пантагрюэля" Рабле, а потом, с огромными перерывами, соответствующие работы Фрейда из сборника "психология бессознательного", для меня - подвиг. Ни одной популярной книги о взаимоотношениях полов я не осилил и наполовину. Было неприятно читать. Ничуть не в шутку, на полном серьёзе, будучи и старшеклассником, и студентом, заявлял, что не знаю ни мужчин, ни женщин, а только людей. И Ильенкову с огромным трудом пришлось принуждать меня к некоторой элементарной "галантности" - я не видел в ней смысла. А речь шла о вещах самых невинных: Ильенков покупал где-нибудь по дороге цветы и заставлял меня дарить их от своего (моего) имени Наташе Корнеевой. Я соглашался на это только ради Ильенкова. Ошарашенный, надо полагать, таким абсолютным неприятием всего связанного с отношениями полов и даже элементарных норм поведения мужчины с женщиной, Борис Михайлович через год после нашего знакомства назвал меня "машиной"... Он был, конечно, прав.  0Я 4 был и остался машиной, запрограммированной на творчество. К счастью, главным видом творчества в конце концов стало психолого-педагогическое... И это меня несколько очеловечило. В общем, я научился поддерживать разговоры на тему об отношениях полов. Выстроил для себя особую философию любви, в которой 0 любой сексуальный аспект обходится самой окольной дорогой. Изучил по разным источникам (всё тот же Рабле в переводе Любимова, другая художественная литература, перевод мне сопровождающими перебранок на улице) русский мат и всякую похабщину, главным образом для того, чтобы в собственных текстах избегать двусмысленных выражений, а так же расшифровывать точки в текстах чужих. Но мат так и остался для меня не более чем лингвистической экзотикой. Когда же я злюсь по-настоящему и хочу ругаться, я вспоминаю в основном литературный язык, и дальше невинного поминания чёрта дело редко идёт. А если идёт, то это верный - 15 - Суворов. Заполнение анкеты признак, что я не столько злюсь, сколько зубоскалю. В настоящем раздражении мне приходят в голову скорее всякие "измы" типа "идиотизм", "фашизм", "садизм"... Вот это - в моих устах и по эмоциональному наполнению - самая страшная ругань. По крайней мере до осени 1996 года искренне не понимал, почему, если обозвать козлом, это считается очень грубым и обидным. Что такого в этих животных? Для меня они - просто скачущие твари... И детей именно за беготню и скаканье меня как-то угораздило ласково назвать "козлятами", а вожатая оскорбилась: зачем же так грубо? - и не успел я спросить, в чём дело, что я такого грубого сказал, как её и след простыл. - Ваши столкновения с жестокостью - на улице, в семье, в школе... Кто в детстве наиболее жестоко обошелся с Вами? Ну, об этом уже много было. Наибольшую жестокость я видел в детстве от детей. И в школе, и в парке рядом с нашим домом. Маме даже пришлось просить квартиру где угодно, лишь бы детей было поменьше, и согласилась переехать из более благоустроенной квартиры в барак... - Какую роль сыграли амбиции и жизненный путь родителей в Вашей ориентации на будущую сферу деятельности? Считаете ли Вы свою нынешнюю профессию своим призванием? Если нет, то что и когда помешало Вам реализовать себя? Каков был Ваш собственный жизненный опыт в выборе профессии? Сколько раз Вы меняли ориентации? Кто определял Ваш выбор - Вы сами или Ваши родители, близкие, друзья и т.д.? У мамы была только одна амбиция: "Сынок, учись!" Чему угодно, во что бы то ни стало, на кого смогу. Одиночная ролевая игра-фантазирование, запойное чтение с восьмилетнего возраста, однозначно подводили меня к литературному творчеству. Во втором классе школы слепых, восьмилетним, я уже определил для себя три варианта карьеры. Во-первых, раз полный тёзка полководца - военную. Сразу отпадало из-за слепоты, хотя позже я читал о слепом полководце Яне Жижке. Но всё равно, он же ослеп уже взрослым, когда уже командовал армиями Гуситов. Во-вторых, я любил музыку и мне шестилетнему купили баян, который потом пригодился сестре. В детском саду, по словам мамы, даже были уверены, что растёт второй Чайковский. Естественно, я мечтал о музыкальной карьере. Но упал слух... В-третьих, читая практически круглые сутки, я не мог не мечтать о литературном творчестве. Уже в восемь лет впервые попробовал сочинять стихи. Был удивлён, что это не так просто, как мне казалось. Снова вернулся к этому занятию в неполных четырнадцать лет, и с тех пор это одна из главных моих духовных потребностей. Литературный, писательский вариант, в широком смысле, включая и научную публицистику, можно считать реализованным. Вообще моё профессиональное самоопределение очень естественно детерминировалось моими главными детскими увлечениями. Читал я почти всё, кроме учебников, и то смотря каких, и обо всём, кроме любви. В тринадцать - четырнадцать лет уже увлекался литературной критикой - 16 - Суворов. Заполнение анкеты (Белинский о Лермонтове). Читал всю научно-популярную литературу, какая попадалась. Пробовал читать работы Ленина. И у него поначалу увлекался главным образом тем, как он мастерски ругается. Грубости ленинской я в то время не замечал, видел только остроумие, сарказм... Дескать, "во долбает!". И долго подражал в этом Ленину, не особо в собственной публицистике стесняясь в выражениях. Вот кто на самом деле больше всех учил меня грубить... Тонкая ирония в публицистике Плеханова, Ильенкова и других классиков, многолетняя стилистическая работа под тактичным руководством Бим-Бада, помогли мне избавиться от ленинской грубости, сохранив ироничный стиль. Словом, моё увлечение философией тоже объясняется, прежде всего, ранним увлечением классической публицистикой, а потом я познакомился с Эвальдом Васильевичем Ильенковым - мне было неполных пятнадцать лет, - и, слава богу, он успел дать мне куда более верные представления о философии, чем в ВУЗах, задолго до поступления в университет. Благодаря ему я с самого начала знал, что ничего более необходимого для жизни быть не может, что без умения думать невозможно жить, ибо невозможно сколько-нибудь правильно понимать жизнь. Тем более, что я всегда выламывался из колеи, благополучно катиться по накатанным рельсам, не утруждая себя никакой рефлексией, у меня никогда не получалось. И спасения от своей беспомощности, в том числе житейской, я стал искать... в диалектической логике. Я привык непрерывно, постоянно рефлексировать, и притом в письменной форме, - в разнообразных дневниках и других текстах, тоже по существу дневникового происхождения, насквозь исповедальных, - мне просто всегда так было легче думать. Из-за этого я обычно либо опаздывал принимать решения - не успевал сориентироваться (пока-то обо всём напишешь), - либо действовал наобум и потом горько каялся. Что касается психологии, то в неё я попал в силу обстоятельств, но тоже никак не случайно. Какая же художественная литература без психологии? Я не видел необходимости изучать научную психологию, потому что мне хватало художественно-литературной. Но тут Эвальд Васильевич на меня обиделся: как это так - тебе неинтересно самое интересное мне? Что же, я всю жизнь занимался скучным делом? Когда пошла диалектика детского развития (всякие периодизации), сработало моё эстетическое чувство, я отреагировал прежде всего на красоту теоретических построений Выготского, Леонтьева, самого Ильенкова особенно, и моя способность увлекаться, очаровываться, завораживаться красотой, где бы я её ни встретил, помогла мне принять и научную психологию как родную стихию. К тому же к дамоклову мечу экзаменов я всегда относился довольно хладнокровно. Мне важно было прежде всего заинтересоваться, увлечься, а не перелистать горы книг и, всё на свете перемешав, нести околесицу на экзамене. Учебники я игнорировал, первоисточники - обожал, с увлечением переводя их на свой литературный язык (разумеется, письменно), не жалея на эти "популярные изложения" никакого времени. Это спасло меня от попугайского затверживания терминов. Я ничего не вводил в свою активную научно-публицистическую лексику, чего бы не понимал. Щеголять "умными" словечками мне всегда было противно. Зато я научился, надеюсь, действительно понимать то немногое, что мне было доступно из специальной литературы. И освоенные - 17 - Суворов. Заполнение анкеты таким образом идеи навсегда вошли в мой теоретический багаж. Хотя моей эрудиции никогда не хватало на то, чтобы нанизывать различные теоретические системы наподобие гирлянд, так что от этой карусели в мозгах фейерверк. Я догадывался, что такие гирлянды - дело дешёвое, и демонстрируют, наверное, не столько эрудицию, сколько ерундицию... Ведь ни у одного классика я никаких гирлянд не видел. Они обращаются к ограниченному кругу имён, но уж с носителями этих имён стараются познакомить читателя поосновательнее. Уж Ильенков ли не эрудит, а у него в работах всё Кант да Гегель, Декарт Да спиноза, Фихте да Шеллинг, Да Фейербах, ну и Маркс и Энгельс, конечно, и куда реже - другие классики, а их современные наследники, всевозможные "-анцы", "-янцы" и "-исты", упоминаются весьма редко. Я понял, что в теории надёжнее быть не мотыльком, а домоседом: поосновательнее обжиться в своём теоретическом доме, а там уж разгуливать по гостям - по мере необходимости либо из любопытства. К тому же, начав работать с детьми, я не мог рассматривать теоретическую работу в качестве самоценной: она стала мне нужна прежде всего как инструмент осмысления моей практики. Внешним же обстоятельством, повлиявшим на выбор психологии как профессии, было то, что никакой другой факультет, кроме психологического, не был всерьёз заинтересован в эксперименте по обучению нашей четвёрки загорских выпускников. Всем, и нам, и нашим духовным родителям, приходилось протягивать ножки по одёжке. На психфаке готовы были с нами "возиться", а на других факультетах - нет. Попробовали сперва поиграть в выбор, Сироткин и я пошли на философский, но ещё не кончился первый семестр, как все четверо в силу обстоятельств оказались на психфаке. Просто-напросто не хватало ни денег, ни людей, чтобы обеспечить обучение на более чем одном факультете. Ну, меня спасло то, что я вообще ничего не способен делать, не увлекаясь. Увлёкся - и этим спас не только себя, но, по сути дела, весь эксперимент. Борис михайлович это чётко понял ещё когда я был студентом, говоря, что даже если только я из всей четвёрки по-настоящему "заболел" творчеством, все ухлопанные на эксперимент усилия, нервы, средства - оправданы. Потому что и один по-настоящему творческий человек из четырёх - это успех. (Передаю не дословно, через столько лет слово в слово не помню, но за смысл ручаюсь.) И он говорил это, конечно, вовсе не с целью пощекотать моё самолюбие и подбодрить меня, а просто пытался мне объяснить, какая на меня свалилась гигантская ответственность. А я, дурак, хоть и запомнил те слова, но поначалу скорее как комплимент... Я ещё очень долго после университета оставался маленьким и глупым. Да и сейчас... Всё ещё работы, написанные чуть ли не год назад, мне при перечитывании уже хочется основательно перекроить. Так что Борис Михайлович был прав, когда попросил меня перечислить мои книги, вышедшие в УРАО "с незапамятных времён". Август 95 года для меня образца марта 98 - действительно незапамятные времена. Но слава богу, что не надоедает бесконечно возвращаться к одним и тем же текстам - лишь бы овчинка стоила выделки. В общем, менять профессиональную ориентацию мне не пришлось - разве что в младшем школьном возрасте, когда рухнули мечты о военной и музыкальной карьерах. Позже ориентация только расширялась. Я ничем не - 18 - Суворов. Заполнение анкеты поступался из уже завоёванного. Но жизнь вынуждала завоёвывать новые сферы и много раз переставлять акценты, пересматривать приоритетные направления работы. Можно с чистой совестью констатировать, что моя профессиональная судьба сложилась вполне удачно. Я нашёл себя ещё в детстве, и потом только обогащался, как мог старался не изменить себе. - К какому типу игроков относились Вы в своем детстве - к детям, играющим в тихие индивидуальные игры или к детям, стремящимся к массовым и активным играм? Что это были за игры, которыми Вы увлекались на различных этапах своего детства, каковы были их правила? Каким игрушкам Вы отдавали в детстве предпочтение? Что Вы предпочитали - играть купленными игрушками или самостоятельно сделанными? Какие игрушки Вы мастерили сами? С кем Вам было легче и интереснее - с живыми друзьями или с друзьями-игрушками? Что для Вас в игре было самое важное - процесс или результат? Изобретали ли Вы игры сами или их придумывали для Вас взрослые? Одиночную ролевую игру-фантазирование я упоминал уже много раз. Лучше я как-нибудь снова отредактирую "Большую сказку" и дам как приложение к этим воспоминаниям, там всё подробно о моих играх. Эта работа специально им и посвящена. Разумеется, я предпочитал "тихие индивидуальные игры". Массовки, во-первых, были мне физически недоступны, во-вторых, неприятны, неинтересны. Любил и люблю шахматы, шашки, теперь, правда, главным образом как средство общения с детьми. В главной игре - в большой сказке, то есть ролевой игре-фантазировании, - увлекался процессом, да и о каком результате там вообще могла идти речь... Игрушки служили мне в основном некоторыми стимуляторами для фантазирования. Далеко не самыми главными, скорее, с тех пор как стал читать, самыми необязательными. Кукол и кубиков не любил. Имел игрушечный автопарк, и очень любил музыкальные игрушки - особенно духовые. Нравилось возиться с конструкторами, очень любил игрушечные железные дороги (это всё было в Загорске, дома таких игрушек у меня не было). Сооружу замкнутый маршрут, составлю поезд и давай вертеться волчком на коленках, внутри замкнутого маршрута на полу, катая поезд по рельсам и фантазируя. Но чем дальше, тем больше основной пищей для фантазий были книги, и самыми любимыми игрушками - географические карты... Руки у меня всегда не туда были воткнуты, поэтому сам себе игрушек я не мастерил, если не считать конструкторов, разумеется, покупных. А ещё точнее - казённых. - Вспомните свои собственные детские страхи и проанализируйте причины их происхождения, длительность и процесс изживания/неизживания. Интересны также воспоминания о детских снах и фантазиях. Уже было. О страхе темноты (и смерти) есть в начале "Достоинства". Спасался ночными бдениями на кухне, разумеется, при электрическом свете. Преодолевал страхи так же, лазая по кустам (тень пугала, но и притягивала). Вообще о видениях много можно написать, тут материала на целую книгу... - 19 - Суворов. Заполнение анкеты Сновидения всегда были и есть эмоционально яркие, с запутанным сюжетом, но я их обычно забываю, а уж детские подавно. Вести дневник сновидений в детстве мне и в голову не приходило, позже иногда записывал самое запомнившееся, а потом терял записи, погребая их в своём необъятном брайлевском архиве... А содержание фантазий (и немногих особо запомнившихся снов) подробно рассказано в "Большой сказке". Если я сейчас подробно во всё это полезу, то всю жизнь буду заполнять только этот пункт анкеты. - Каково было Ваше детское отношение к вере и Богу? Когда Вы задумались о Его существовании? Сделали ли Вы это сами или с помощью кого-нибудь из взрослых? Каким Вы представляли Бога? Во-первых, мама к религии относилась терпимо, несмотря на свою партийность. Некоторые православные обряды и праздники она соблюдала как "народные обычаи". Мы всегда праздновали пасху: это были прежде всего крашеные яйца и куличи, которые я не очень любил, они не казались мне особенно вкусными. Всех своих детей мама крестила, у всех нас есть крёстные родители, которые воспринимались просто как близкие родственники, по меньшей мере, столь же близкие, как родные тёти и дяди. Ни с какой верой ни в какого бога это не связывалось. Во-вторых, со мной нянчилась техничка с маминой работы, Мария Васильевна, добрая неграмотная маленькая старушка. Она водила меня к какой-то одноногой бабушке, которая дома ходила на костылях, а вне дома ездила в инвалидном кресле, и мне в этом кресле нравилось кататься. Мне было тогда лет восемь. Бабушка была верующая, грамотная, от неё я впервые услышал пересказ Евангелия, о том, как христос исцелял слепых и как его распяли. С самого начала я принял это как интересную сказку. Христа, конечно, представлял себе добрым волшебником, в человеческом облике. В-третьих, по существу, в своей большой сказке я сам представлял себя богом. Мне нужно было быть бессмертным, потому что я хотел участвовать и в восстании Спартака (в качестве одного из его ближайших соратников), и в борьбе с монголо-татарами, и во всех русских крестьянских войнах, от Болотникова до Пугачёва. Я экспортировал революцию в космос, строил дороги, каналы, водил самолёты и звездолёты... Я был бессмертен и мог всё, что хотел, и у меня были такие же бессмертные и всемогущие друзья, замещавшие меня, пока я занимался экспортом революции в космос или дорожным строительством. Словом, установка была на богоравность, и если бы меня интересовал бог, то я предпочёл бы статус такого же равноправного его сотрудника, как и в отношениях со Спартаком или Александром Невским. Бороться с богом за власть не стал бы, а вот подискутировать с ним и поработать вместе - почему бы и нет? У меня и сейчас такая же установка: я бы не прочь побеседовать с богом дактильно, задать ему несколько вопросов, посочувствовать его незавидному положению козла отпущения всех земных грехов, выразить ему свою солидарность по поводу его невмешательства в людские дела - ничего хорошего из этого вмешательства бы не вышло, как бы не хуже, пусть уж всё идёт, как идёт... Спросил бы, из каких диалектических соображений господь бог запустил всю эту громоздкую вселенскую - 20 - Суворов. Заполнение анкеты механику и что намерен делать с этой отчаянно скрипящей колымагой дальше. И что было до начала мира, и что будет после конца... И кто он вообще такой - любовь, всемирный закон причинности, добрый волшебник, дед мороз или ещё кто... Например, просто-напросто представитель более высокой и древней, нежели земная, космической цивилизации, за каким-то чёртом взявшийся курировать нас, землян, и по уши на свою голову влезший в наши дела. Зачем ему расхлёбывать вместе с нами нашу кашу, своих дел мало? И что такое разум, и есть ли у нас братья по разуму тут под боком, на Земле, а не где-то в безднах космоса? И что такое душа, и есть ли душа у явно бездушных палачей, фанатиков, убийц, небокоптителей всякого рода? Вот сколько у меня вопросов к богу. Но сейчас, если бы довелось повстречаться и побеседовать напрямую, я бы отложил всю на свете философию и прежде всего спросил бы, куда он дел мою маму... И потребовал бы встречи с ней. Немедленно. Чтобы не только ощущать её рядом, но и поговорить, и потрогать. Что ещё за игра в жмурки? И пусть мама примет участие в нашем философском диспуте. Она нам обоим объяснит как дважды два, что мы болтуны, брихуны и дурью маемся. И поучит нас любви... Три часа ночи. Никак не могу оторваться от анкеты, увлёкся. И уже несколько часов интересное ощущение: на меня накатывают волны света. Стоит вздрогнуть, оглянуться, и свет меркнет, а потом опять накатывает, наполняет голову, окружает меня, и если сдержаться и не оглядываться, то так и держится. С какой точки зрения можно объяснить это? Только задал вопрос, и свет померк, а теперь опять потихоньку разгорается. С точки зрения бога? Которого? Или просто это ответ на мой вопрос о маме, и это она обнимает и освещает меня... Как только я это предположил, свет разом вспыхнул. - Какие книги Вы любили читать в своем детстве и почему? За что Вы любили свои детские книги? Были ли среди прочтенных Вами книг такие, которые перевернули Ваш внутренний мир? Кто определял Ваш круг чтения в детстве? Как это происходило? С кем из книжных героев Вы сопоставляли себя и в чем это выражалось? Ну, об этом уже точно всё сказано выше по многим поводам. Круг моего чтения определял я сам. Оно было бессистемным, что вкусно, то и ел. А вкусного было много. Не хватало сказок, фантастики, да этого мне всегда мало, и сейчас тоже. И как водится, предпочитал читать всё, что не по программе. Вот и опережал программу, чтобы без помех, без всяких дурацких сочинений, успеть полюбить как можно больше, пока по программе не доползли. Слава богу, ни Маяковского, ни Твардовского не пришлось "проходить"... Несколько не повезло с "Евгением Онегиным", впервые прочитал по программе и здорово тошнило от сочинения, но через пару лет всё наладилось, хотелось стихов, взял Пушкина уже для себя, и залпом прочитал и несколько раз перечитал. С тех пор перечитываю время от времени. То же самое и с "Горем от ума". Нет, конечно, я не был таким сознательным, чтобы специально опережать программу. Просто так получилось. Была возможность заказывать книги в Москве через детдомовскую библиотеку, вот я и лазил по учебникам литературы, составлял списки. К тому же что касается русской советской литературы, тут всё близко по тематике: про - 21 - Суворов. Заполнение анкеты гражданскую войну, про Великую Отечественную - мне только подавай, стихов - как можно больше, кто только найдётся по Брайлю, а находились далеко не все... Осознание, что это же здорово, это спасает для меня друзей, которых иначе я бы толком не разглядел "по программе" - это осознание пришло позже. Особую роль сыграл роман Ефремова "Туманность Андромеды". Он спас меня от незавидной участи дешёвого политического циника, высмеивающего все на свете идеалы и не имеющего за душой никакого, если не считать "идеалом" убогий "трезвый взгляд на вещи". Ефремов оказался прекрасной эмоциональной подготовкой к углублённому изучению подлинного - не официального - марксизма, прежде всего по Ильенкову. К Марксу и Энгельсу я шёл уже от Ильенкова и читал их его глазами, а не по указке тошнотворных учебников. И на всю жизнь заболел идеалом всесторонне и гармонично развитой личности. Ефремов мне таких людей показал, живыми, сначала в "Туманности Андромеды", потом в "Сердце Змеи" и особенно в "Часе Быка". Я в них влюбился. А У Ильенкова принял на вооружение философское обоснование возможности появления таких людей. И пошёл к детям - искать тех, кто ближе к этому идеалу и кому можно помочь воплотить этот идеал в самих себе. И поскольку мой идеал - именно таков, никакие шумные разоблачения его не могли коснуться. Все эти разоблачения доказывали только, что идеалом прикрывались, как фиговым листком, как вообще жулики от политики во все времена и у всех народов использовали идеалы. Спекулировать при желании можно на чём угодно, что и доказано ещё раз, не первый и не последний, к сожалению. Только и всего. Ну, пусть они спекулируют, я им в этом помешать не могу, а я буду честно искать пути действительной реализации идеала... Хотя бы в одном ребёнке, если повезёт. - Предпочитали ли Вы фильмы книгам? Какие фильмы Вы особенно любили? Каким было Ваше отношение к театру? У меня не было физической возможности "предпочитать", чему я очень рад. Не хотел бы я быть на месте того десятиклассника, которого Корней Чуковский спросил, читал ли он "Войну и мир", а тот ответствует: "Смотрел в кино". Я, слава богу, читал, и не раз. - Помните ли Вы свои собственные детские капризы? Что послужило поводом для них? - Было ли Вам свойственно чувство стыда? Запомнился ли Вам какой-либо эпизод, когда это чувство проявилось с особой силой? Ответы на эти два вопроса уже даны выше. - Встречались ли Вы в своем детстве с проблемой "преодоления себя", выработки воли, бесстрашия и т.д.? Пробовали ли Вы преодолеть собственную лень, эгоизм, грубость и другие пороки? Что помогало Вам в таких ситуациях? Проблема бесстрашия и воли передо мной особенно не стояла. Я всегда был импульсивен, но эти импульсы были направлены на то, в чём ничего зазорного не могло быть: книги, активное, даже бурное воображение... В общем и целом я делал обычно именно то, что хотел - 22 - Суворов. Заполнение анкеты делать. Особой воли это не требовало, поскольку налицо была увлечённость, то есть потребность. Пришлось, правда, специально приучать себя к усидчивости, если уж я мечтал о писательском труде. С этой целью я переписывал по Брайлю с библиотечных книг любимые стихотворные произведения большого объёма. Например, лермонтовского "Демона", "Мцыри", поэмы Маяковского... И вскоре я был способен высидеть за машинкой с утра до вечера, тем более - над собственными текстами. Я с увлечением гнал листаж и рисовал графики, отражающие динамику моей работоспособности: когда написано больше, когда меньше, когда вовсе ничего... Графики - это, пожалуй, единственное, чем я увлёкся и чего не забыл из всей школьной математики, если не считать четырёх правил арифметики да процентов... А вот с грубостью, эгоизмом, эгоцентризмом проблемы были всегда, и в детстве, и позже. И сейчас есть. есть люди, с которыми я, к сожалению, не в силах их уважать, позволяю себе откровенное хамство. Да и так называемые "срывы" в отношениях с близкими людьми... Это всегда доставляло мне больше всего мучений. Оправдывать себя - не хочу, обуздать - не могу. Взрывы неуправляемого раздражения были частыми даже в отношениях с мамой, что уж совсем недопустимо, и я таки склоняюсь к мысли, что хотя и нежности, и заботы было много, этими взрывами раздражения всё-таки я немало "способствовал" её смерти. Правда, было много других, куда более опасных факторов, как раз и выводивших меня вместе с самой мамой из равновесия. Я просто в отчаянии. Устал казниться, стыдиться, да теперь, вроде, без мамы, как-то почти всё равно... Забыть своё позорное поведение не могу и не хочу, каяться - поздно, не загладишь, не допускать повторения на будущее - на какое такое будущее?.. В общем, ангелом стать не удалось, это точно. В итоге - смертельно усталый, издёрганный, через силу продолжающий жить, больной человек с бесполезной совестью, которой хватает только на бесплодные покаяния... Кто-то существует, как существуется, ни на что большее не претендуя, и если случится наложить кучу, ни за что не сознаются, что имеют к этой куче какое-то отношение. Эти существа всегда вызывали у меня бесконечное презрение, это именно те, на кого я никак не хотел бы походить, но чем на поверку отличаюсь? тем, что не отрекаюсь от своей кучи, признаю за свою и каюсь? Разве что... Подумаешь, большая разница! Чего уж нос задирать... - Когда и как Вы почувствовали, что детство кончилось? Было ли это резко и одномоментно или плавно и растянуто во времени? Да был ли мальчик-то? Да было ли детство-то? Уместно спросить хотя бы под занавес: что такое детство, чем оно отличается от взрослости? Ну, как говорится, спросить бы о чём полегче... Иногда кажется, что знаю ответ, знаю критерий. Ответственность... Безответственность... Так ли уж я был безответствен в детстве? Так ли уж ответствен сейчас? Была и продолжается жизнь. Как в лучшем проблемном романе, проблемы моей жизни завязались в тугой узел с первой страницы, с первых лет. И вся жизнь - это попытки распутать этот узел, а он знай себе затягивается всё туже и туже. - 23 - Суворов. Заполнение анкеты Узел проблем - или клубок змей? Вот и всплыл мой невроз. И никогда не держал в руках ни одной змеи, хотя предлагали приятное знакомство с ужами. Жили у нас ужи в клетке в Загорске, в моём классе. Толстые, говорят. Как ни уговаривали, я не решился к ним прикоснуться ни разу. Рассказами о ядовитых змеях с детства запугано моё воображение. С болезненным любопытством читал о них кое-что... И клубок змей - постоянный элемент моих кошмаров. И в детстве, и всю жизнь. То этот клубок на некотором расстоянии, то змеи впиваются в меня, да ещё, бывает, как в аду у Данте, как раз в причинное место между ног. От адской боли я с криком просыпаюсь... Нет, не могу я указать ни момента, когда кончилось детство, ни переходного периода. Вся жизнь - мучительный процесс взросления. И окончательно повзрослеть я уже не надеюсь. Пока меня пускают к детям - моё детство продолжается. Когда перестанут пускать - наступит не взрослость, а просто смерть. И взрослеть - всё взрослеть и взрослеть - я уже очень устал. И рай - решение проблем - Едва ли снится. Решать обязан между тем, И ждёт страница. Глумится, чистая, зовёт: Ещё попробуй! Лови-ка истину за хвост - В жару, в ознобе. И грех упорно искупай - Неискупимый, Потоком крови истекай - Неистощимым. Поток широк, без дна - глубок. Плыви! Запомни Бесплодный тысячный урок, Вопрос нескромный. И не пищи! Ответ ищи Неторопливо. Сам выбрал путь. Не повернуть Меж двух обрывов. Чем больше и чем правдивее Вы напишете о своем детстве, тем более полный портрет своего поколения и память о нем Вы сможете оставить в истории. Не бойтесь своей памяти, легче рассказать о своей судьбе, чем замкнуть ее в себе. Своим рассказом Вы помогаете психологам, педагогам, историкам, социологам понять, как ребенок видит мир и что запоминает из своей жизни, а тем самым - помогаете сохранить историю детства нашего столетия, помогаете следующим поколениям лучше понимать и воспитывать детей, лучше растить и лучше общаться с ними, с этим "маленьким народцем", видящем мир по-своему, совсем иначе, нежели видят его взрослые дяди и тети. Не забудьте на письме указать наш точный адрес: Москва, улица Большая Полянка, дом. 58, Университет Российской Академии Образования, - 24 - Суворов. Заполнение анкеты кафедра педагогической антропологии. А где индекс? Всегда к услугам! Хотя история, как ТПРУНЯ Стругацких, завалена невостребованными материалами, и дай ей бог к двадцать второму или двадцать третьему столетию выстроить накопившиеся "дела" в порядке неотложности... В целом анкета мне кажется всё-таки сложноватой. Если мы рассчитываем на "рядовых", надо бы подумать, как её упростить. Правильно говорил Борис Михайлович, что это приглашение всем респондентам срочно стать писателями. Впрочем, всё зависит от того, на кого всё-таки мы рассчитываем. Мне-то было очень интересно, управился одним духом, под конец даже стихами разродился. Но меня в писатели приглашать не надо - давным-давно, с детства, сам себя пригласил. Я закоренелый и неисправимый самозванец... 9 - 10 марта 1998